Беззаботные годы - читать онлайн книгу. Автор: Элизабет Говард cтр.№ 71

На обратном пути из Рая Хью предпринял еще одну попытку заставить Эдварда задуматься: спросил, что, по его мнению, произойдет в Чехословакии, немецкое меньшинство в которой выглядело очередной целью нацистов. Эдвард ответил, что о Чехословакии знает только то, что там делают неплохую обувь и стекло, а если в этой стране полно немцев, то само собой они хотят объединиться со своим народом, и Великобритании или Франции их дела не касаются. А когда Хью, впервые осознавший всю глубину невежества брата в этом вопросе, указал, что Чехословакия – демократическое государство, границы которого были определены Англией и Францией при заключении Версальского мирного договора, и, следовательно, можно с полным основанием утверждать, что это их также касается, Эдвард почти с раздражением заявил, что Хью наверняка смыслит в этом гораздо больше, чем он, но вся суть в том, что следующей войны не хочет никто, и было бы глупо связываться с Гитлером (похоже, он истеричный тип) по поводу, который явно имеет больше отношения к Германии, чем к Великобритании, и в любом случае, они, скорее всего, проведут плебисцит, как в случае с Сааром, и ситуация разрешится сама собой. Незачем дергаться, добавил он и сразу же завел речь о том, как бы им отговорить Старика от покупки огромной партии тикового дерева и древесины ироко, значительно превосходящей потребности компании и требующей слишком больших вложений капитала.

– А еще одна партия сейчас ждет растаможивания в Ост-Индии. Все эти бревна займут чертову уйму места, не говоря уже о западноафриканском красном дереве в Ливерпуле. Ума не приложу, где мы все это разместим. Ты поговори с ним, старина. Он меня даже слушать не желает.

Как ты – меня, подумал Хью, но промолчал.

Он закрыл глаза и, наверное, задремал, потому что ничего не слышал, но когда снова их открыл, оказалось, что Сибил сидит рядом с ним на кровати и держит на руках Уиллса, закутанного в банное полотенце.

– И-и раз, кроха… – приговаривая, она усадила сына на постель. Хью сел и притянул Уилла к себе. От него пахло мылом Vinolia, а волосы на затылке были длинными, всклокоченными (как у непризнанного композитора, по словам Рейчел) и влажными. Уиллс улыбнулся Хью и схватился пальчиками с неожиданно острыми ногтями за его лицо.

– Подержи его, я только достану ему одежду на ночь.

Хью отстранил маленькую ладошку.

– Полегче, приятель, это же мой глаз.

Уиллс укоризненно уставился на него, а потом его блуждающий взгляд наткнулся на кольцо с печаткой на отцовском пальце, который он тут же схватил и с силой потянул в рот.

– Ну, разве он не умница? – спросила Сибил, вернувшись с подгузниками.

Хью с облегчением перевел на нее взгляд.

– Еще какой! – подтвердил он.

– Он смеется над нами, – заявила Сибил, свернула квадратный лоскут ткани и положила малыша на спину в удобную позу. Уиллс лежал, благосклонно и с достоинством глядя на обоих родителей, пока его чресла препоясывали и закалывали булавками на ночь.

– У него же нет ровным счетом никаких забот, – сказал Хью.

– Как это нет? В ванне он потерял свою уточку, и он просто терпеть не может мозги, а няня каждую неделю кормит его ими.

– По-моему, это не так страшно.

– А чужие беды всегда кажутся пустяками, – возразила Сибил и добавила: – И не только тебе, дорогой, я имела в виду всех людей. Ты не присмотришь за ним, пока я схожу за бутылочкой?

– А чем занята няня?

– Она в Гастингсе вместе с Эллен. Сегодня у них выходной. Сначала они сходили в варьете «Фоль-де-Роль» на набережной. Потом пойдут пить чай и объедаться эклерами и меренгами, а завтра с няней случится разлитие желчи.

– Господи, откуда ты знаешь?

– Просто одно и то же повторяется каждую неделю. В няне должно быть что-то от ребенка, иначе она не сможет играть с детьми. А в остальном она прекрасно справляется с работой.

Она вышла, а Уиллс нахмурился, его лицо начало заливаться краской, поэтому Хью подхватил его на руки, стал показывать, как работает выключатель электрической лампочки, и малыш сразу повеселел. А Хью поймал себя на мысли: неужели Уиллс станет ученым, когда вырастет. Пусть занимается чем угодно, даже торгует лесом: замечательно уже то, что Уилл получит возможность выбирать вместо того, чтобы просто втягиваться в семейный бизнес, как втянулся сам Хью. Опять война. Ему казалось, что война была как будто его юностью; а до этого было детство – жизнь, измеренная чудесными каникулами и школьными семестрами, которые можно вытерпеть ради периодов семейной жизни и, что еще лучше, – встреч с Эдвардом (по какому-то таинственному принципу, который Хью так и не понял, их отправили в разные школы). Он неплохо успевал, но школу терпеть не мог; Эдвард успевал еле-еле, но против школы ничуть не возражал. А потом наступил последний семестр, и впереди забрезжило не только восхитительное лето, но даже еще более восхитительная перспектива поступления в Кембридж, которая в августе рассыпалась в прах.

Он поступил в Колдстримский гвардейский полк в сентябре; Эдвард рвался с ним и пытался попасть туда же, но ему, семнадцатилетнему, велели подождать год. И он явился записываться в пулеметный полк, солгал про свой возраст, и его приняли. А через несколько месяцев они уже воевали во Франции на собственных лошадях, привезенных из дома. За эти четыре года он виделся с Эдвардом только дважды: один раз – на раскисшей дороге недалеко от Амьена, когда их лошади приветственно заржали раньше, чем их всадники успели узнать друг друга, а второй – когда его ранили, и Эдвард как-то исхитрился навестить его в госпитале перед отправкой обратно в Англию. Эдвард, майор в свои неполные двадцать один год, легкой походкой вошел в палату, очаровал сестричек из ДМО, а их начальнице, сухопарой мегере, сказал: «Позаботьтесь о нем как следует, ведь он мой брат», и она заулыбалась, помолодев на двадцать лет, и поспешила ответить: «Конечно, майор Казалет».

– Как тебе удалось получить пропуск? – спросил он. Эдвард подмигнул.

– А я и не получал. Я сказал: «Пропуск? Я же ЭДВАРД!» ^[19], и мне сразу ответили: «Виноват, сэр» – и пропустили.

И Хью невольно начал было смеяться, но тут же беспомощно расплакался, а Эдвард присел на койку, взял его за оставшуюся руку и вытер ему слезы шелковым носовым платочком, от которого пахло домом.

– Эх, бедняга! Тебе вытащили осколки из головы?

Хью кивнул, хотя, конечно, их не вытащили – слишком уж глубоко они впились, как ему сказали потом, так что пришлось примириться с ними. Забавно: в то время сильнее всего болели два сломанных ребра, а культя, оставшаяся после ампутации руки, вызывала скорее душевные муки. Само собой, она тоже болела, но ему давали большие дозы морфия, так что тяжелее всего было во время перевязок. Он не выносил, когда к культе прикасались, точнее, мог выдержать эти прикосновения, только когда не смотрел, что они там делают. Между перевязками она ныла, дергалась и зудела, и часто ему казалось, что у него по-прежнему есть вторая рука. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что он повидал. Взглянув на черный шелковый чехол с подушечкой на конце, он подумал, как ему несказанно повезло.