Дорога на Астапово - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Березин cтр.№ 30

— Вот в Белёв доедем, — поддержал мои мысли Директор, — так погляди в музее, там надгробная плита деда Пришвина должна лежать. У них кладбище оказалось на территории квашпункта, и его зачистили. А деду Пришвина вышло послабление.

— Ничего себе послабление, — не согласился я. — Ишь ты, оказалось на территории. Это квасильня оказалась на кладбище, а не наоборот. Да и то — лежишь себе, а у тебя спёрли памятник с могилы и куда-то унесли.

— Ну, по-разному можно понимать, — философски сказал Архитектор. — Я вот язычник: лежишь себе, ничего не давит. Ходят рядом живые люди, квасят капусту, в ней пузыри, брожение, жизнь. А значит, ничего не кончилось и всё продолжается. Слово-то какое шипучее — «квашпункт».

Слово было действительно странное, не хуже слова «мармит», впрочем.

И ещё я подумал о том, что, когда умирает в военной суматохе во время французского наступления старый князь Болконский, челядь обмывает его ссохшееся тело, а потом обряжает в старинный мундир с орденами. А княжна представляет, как чужие солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звёзды. Однако французы не разоряют этой могилы, и старый князь лежит многие годы, пока не слышит удары лопаты. Это пришёл несчастливый год, и председатель комбеда со своими помощниками явился реквизировать его кресты.

Или это просто два голодных мужика пришли ночью на графские развалины, чтобы поживиться за счёт старого барина. И вот они долго шарят в поисках крестов и звёзд, провалившихся через ребра. Причём какая-нибудь екатерининская медаль, след давнего разжалования в солдаты, медаль, которой награждали всех и вся, вовсе завалилась за лопатку и осталась лежать вместе с прежним владельцем.

Растет крапива на графских развалинах, и всё это правильно, это неумолимо, как поступь времени, как голоса гайдаровских тимуровцев, что пришли посмотреть, не осталось ли в брошенной столовой цветного металла для нужд мирового промышленного производства.

Директор тут же заговорил об археологии Волконских.

— Да что там Волконские, — вещал он. — Нет и внятной археологии Ясной, и знаем мы её тоже лишь с конца семнадцатого века. В отличие от большинства русских усадеб, она лишена медиевистской подосновы.

(Я знал значение слова «медиевистика» и был оттого горд.)

Директор продолжал:

— Занявшись, примечательно, что безрезультатно и безуспешно, «Романом эпохи Петра», где Поляна, как и в прежних романах, была призвана стать модулем, Толстой с трудом докопался до конца бунташного столетия, не ведая ни черни черниговских княжеств, ни резни эрзи рязанских, не чуя даже близости Волконы в устье соименной речушки, где «родина Волконских, а значит, и Толстых».

Я в очередной раз подивился его мудрости.

Через час пути мы осознали себя на высоком холме в виду прекрасной долины.

Перед нами лежал город Одоев.

В старые времена в городе стояла пивоварня и солодовенный завод.

Более ничего не коптило воздух города Одоева, лишь плыли по Упе из Калуги маленькие баржи с пилёным лесом, а обратно везли пеньку. Ох, пенька — как я любил это слово: пенька-пенка-енька.

Никакой пеньки я в своей жизни не видал, путал с пенковыми трубками из морских романов, но само слово меня завораживало. Пе́ньку, пеньку́ должны везти куда-то, за лес и сало, к англичанам, в обмен на красоту ногтей.

И вот уже и возы с пенькой, и баржи с пенькой отсюда двигались по всему миру. А тут они плыли по полноводной Упе, где плескалась стерлядь, таращились судаки, бултыхались лещи и подлещики, ходили кругами голавли, не считая мелкой сволочи, коей считали щуку и плотву.

И на горизонте стояло, запутавшееся в одоевской географии, войско князя Ягайло, не поспевшее к Куликовской битве.

Я сам стоял на холме перед Одоевом, будто Наполеон, воображая обилие прошлых времён и молочные реки с кисельными берегами.

Спутники мои опять обсуждали что-то своё — я слышал слова «узорочье» и «маятник Дона».

Дон в нашем путешествии был особым экспедиционным наблюдением. Пересечение этой реки особенно важным казалось Архитектору: кто бы и как бы ни достигал этой великой реки, кто бы ни двигался вдоль или поперёк, каждый раз для него это было знаком… нет, знамением.

Мы понемногу просыпались к путевой жизни, приноравливались к дороге. Мимоходом я обнаружил продолжение сумеречной крапивенской темы — Одоевский районный суд находился на улице Толстого. Однако не он, слава богу, заинтересовал меня.

Филимоновская игрушка стадами паслась в местном музее. Коровы и лошади, козы и медведи, отчего-то черепахи жили на столах и подоконниках. Бабы в красных платьях и мужики с топорами пестрели повсюду и увеличивали население города вдвое.

Свистнуло время в глиняный свисток, да и всё провалилось куда-то.

Не поймёшь, что нужно сохранять.

Рядом, чуть дальше по дороге, был поворот к селу Николо-Жупань. В этой Жупани стояла заброшенная усадьба, прошедшая весь скорбный путь русских усадеб: от Дома отдыха к детскому дому, а потом и вовсе к разорению. Встреченный селянин, впрочем, говорил, что скоро дом отдадут наследнице генерала Мирковича, какой-то героической женщине. Я мысленно помолился за успех отчаянного мероприятия и остался наедине с думой о том, что ничего нельзя вернуть. Как и в начале нашего путешествия, я шуршал листвой вокруг заброшенного дома на берегу реки и не верил в благополучный исход для своего отечества.

Дом отдыха здешний был не просто домом отдыха. Это был Дом творчества писателей, которых там перебывало немало. Некоторые писатели даже переругались, и Пастернаку, к примеру, пеняли за то, что он «и 5 членов его семьи провели 222 дня в Доме отдыха в Одоеве» ^[64], меж тем как многие члены Союза стоят в очереди и никуда не едут. Пастернак жил тут накануне и во время Съезда писателей, жизнь была сложна, судьба преломлялась, и это видно по старым групповым снимкам. Там, на старой бумаге, в помарках и чертах серебряной эмульсии возникают между фигурами вихри и разряды.

И об этом времени понятно мало, меньше, пожалуй, чем понимал тот ревизор Литфонда, что старательно выводил красивое число 222 в тексте своей ревизской сказки.

Но кроме Пастернака жили там вполне потускневшие Серафимович и Тренёв. Павленко, наверняка там бывал Павленко… Пока мы бродили вокруг заколоченной усадьбы и примеривались, как бы нам спуститься по крутому берегу к Упе, Архитектор спросил меня, как я борюсь с расплодившимися в доме книгами.

Это действительно был хороший вопрос: что имеет смысл сохранять, а что вынести в подъезд, к почтовым ящикам. А потом перетащить на улицу, к ящикам мусорным.

И вот оказывается, что хорошие (многие хорошие) книги сохранять не надо: они есть в сети, и проще скачать, перечитать нужный или приятный фрагмент и закрыть файл. А нужны те книги, что очевидно в сети не будут. Странные политические раритеты, книги с пометками. Или неочевидный графоман (очевидного графомана всё равно выложат). А вот кто выложит Павленко, кто будет час за часом сканировать и проверять ошибки сканирования какого-нибудь романа Павленко?