— А-а, — сказала Лила.
Они катились по темному городу. Огонь на холмах был красным, дымовое облако, которое поднималось из него, исчезало в глубине ночи. Женщина в блестящем розовом спортивном костюме прыгала на лужайке. Толпы людей — преимущественно женщин — были видны через большие окна Старбакса на Мэйн-стрит, который или перешел на круглосуточную работу или (что, более вероятно) был принудительно открыт толпой. На часах было 2: 44.
Парковка в задней части Скрипа была забита более, чем Лила когда-либо видела. Там находились грузовики, седаны, мотоциклы, минивэны, фургоны. Новый ряд автомобилей начинался на травяной лужайке в конце парковки.
Лила подкатила полицейскую машину к задней двери, которая была приоткрыта и посылала наружу свет, голоса и рев музыкального автомата. Текущая песня исполнялась какой-то грохочущей гаражной группой, которую она слышала миллион раз, но не вспомнила бы названия, даже если бы проспала всю ночь. Голос певицы был железным, как кремень:
— Ты чудом проснешься, но окажешься совсем один!
[214] — причитал он.
Барменша уже уснула, сидя на ящике возле двери. Ее ковбойские сапоги были расставлены в виде буквы V. Терри вышел из машины, положил Платину на сиденье, а затем отклонился назад. Неоновый свет от пивной рекламы омыл правую сторону его лица и придал ему кислотно-зеленый вид трупа из фильма ужасов. Он показал на кокон.
— Может, тебе стоит где-нибудь спрятать ребенка, Лила?
— Что?
— Подумай об этом. Скоро они начнут убивать девочек и женщин. Потому что они опасны. Просыпаясь, они встают не с той ноги, так сказать. — Он выпрямился. — Мне нужно выпить. Удачи. — Ее помощник осторожно закрыл дверь, как бы боясь, что может разбудить младенца.
Лила наблюдала за тем, как Терри вошел в заднюю дверь бара. Он не обратил внимания на спящую на ящике из-под молока женщину, каблуки ее сапог глубоко погрузились в гравий, мыски смотрели вверх.
9
Офицеры Лэмпли и Мерфи разобрали мусор на длинном столе в подсобке, чтобы тело Ри могло упокоиться на нем с миром. О том, чтобы отвезти ее в окружной морг посреди ночи не могло быть и речи, а Святая Тереза все еще была сумасшедшим домом. Завтра, если все уладится, один из офицеров сможет перевезти ее останки в Похоронный Дом Краудера на Крюгер-стрит.
Клаудия Стефенсон сидела у ног лежащей на столе Ри в раскладном кресле, прижав пакет со льдом к горлу. Жанетт вошла и села в другое раскладное кресло, у изголовья.
— Мне просто нужен был человек, который бы со мной поговорил, — сказала Клаудия. Ее голос был хриплым, чуть громче шепота. — Ри всегда была хорошим слушателем.
— Знаю, — сказала Жанетт, думая, что это правда, несмотря на то, что Ри мертва.
— Я сожалею о вашей потере, — сказала Ван. Она стояла в открытой двери, ее мускулистое тело выглядело вялым от усталости и печали.
— Надо было использовать шокер, — сказала Жанетт, но она не смогла выдвинуть никаких реальных обвинений. Она тоже устала.
— Времени не было, — сказала Ван.
— Она собиралась убить меня, Джен. — Клаудия сказала это извиняющимся тоном. — Если хочешь кого-то винить, то вини меня. Это ведь я попыталась снять с неё паутину. — Она повторила, — Мне просто нужен был человек, который бы со мной поговорил.
Освобожденное от паутины лицо Ри выглядело одновременно расслабленным и ошеломленным, веки приоткрыты, как и рот; лицо имело какое-то промежуточное выражение — что-то между улыбкой и смехом — как на той фотографии, которую ты выкидывал или обязательно удалял с телефона. Кто-то обтер кровь со лба, но пулевое отверстие выглядело сурово и непристойно. Разорванные волокна свободно свисали вокруг ее волос, увядшие и поникшие, вместо прежних — порхающих и шелковистых, такие же мертвые, как и сама Ри. Волокна прекратили рост в тот самый момент, когда Ри перестала жить.
Когда Жанетт попыталась вообразить живую Ри, все, что она смогла себе представить, была картина нескольких минут того утра. А я говорю, что тебя не может не волновать этот луч света!
Клаудия то ли вздыхала, то ли стонала, то ли рыдала, или, может быть, делала все три вещи одновременно.
— О-о, Боже, — сказала она, подавившись хрипом. — Мне очень жаль.
Жанетт закрыла веки Ри. Так было лучше. Она позволила пальцу погладить зарубцевавшийся шрам на лбу Ри. Кто это с тобой сделал, Ри? Надеюсь, тот, кто это сделал, ненавидит и корит себя. Или что он мертв, и это почти наверняка было так. На девяносто девять процентов. Веки девушки были более бледными, чем остальная ее кожа, цвета прибрежного песка.
Жанетт низко наклонилась к уху Ри.
— Я никому не говорила того, что рассказала тебе. Даже доктору Норкроссу. Спасибо, что выслушала. Теперь спи спокойно, дорогая. Пожалуйста, спи спокойно.
10
Фрагмент горящей паутины поднялся в воздух, расцветая и искрясь оранжевым и черным. Это была не вспышка. Расцветание — вот правильное слово для его начала, огонь становился все больше и больше, гораздо больше, чем могло предполагать топливо, которым он питался.
Гарт Фликингер, держа зажженную спичку, которую использовал для опыта над лоскутом паутины, попятился к журнальному столику. Его медицинские принадлежности, разбросанные на нем, со стуком упали на пол. Фрэнк, наблюдавший за происходящим от двери, с низкого старта метнулся к Нане, чтобы оградить ее от огня.
Пламя сформировалось во вращающийся шар.
Фрэнк прикрыл своим телом тело дочери.
Огонь горящей в руке Фликингера спички достиг кончиков его пальцев, но он продолжал её держать. Фрэнк почувствовал запах паленой кожи. В бликах огненного шара, парящего в воздухе над гостиной, эльфийские черты доктора исказились, словно он хотел — и его можно было понять — бежать.
Потому что огонь так не горит. Огонь не парит. Огонь не формируется в шар.
Последний эксперимент с лоскутом паутины давал окончательный ответ на вопрос «почему?» И ответ был таков: потому что происходящее было не от мира сего, и не могло лечиться медициной этого мира. Это осознание явно читалось на лице Фликингера. Фрэнк догадался, что и на его лице тоже.
Огонь превратился в колеблющуюся коричневую массу, которая внезапно распалась на сотню частей. В воздухе порхали мотыльки.
Мотыльки поднимались к светильнику; они трепетали по абажуру, по потолку, неслись на кухню; мотыльки танцевали под висящей на стене литографией Христа, идущего по воде, и оседали по краям рамы; мотыльки вспархивали в воздух и приземлялись на пол, недалеко от того места, где Фрэнк нависал над Наной. Фликингер на руках и коленях стал пятиться в сторону прихожей, всю дорогу крича (на самом деле, вопя), его самообладание разбилось вдребезги.