Бумерит - читать онлайн книгу. Автор: Кен Уилбер cтр.№ 84

– В некоторых случаях тело свежевали. «Жрец надевал на себя содранную кожу мокрой стороной внутрь, так что мёртвые руки и ноги висели на уровне его предплечий и лодыжек, и в таком виде продолжал ритуал». Иногда в жертву приносили женщин, которых надзирательницы в течение нескольких дней до церемонии украшали цветами, постоянно напоминая о предстоящем расчленении. В ночь церемонии жертву клали на спину священника и убивали. «Затем», – пишет Клендиннен, – «в темноте, тишине и спешке, её тело свежевали и обнажённый жрец, „очень мощный, сильный и высокий мужчина“, втискивался в её мокрую кожу с обвисшими грудями и сморщенными гениталиями, создававшую двухслойную, двуполую наготу. Кожу с одного из бёдер оставляли для маски, которую надевал человек, изображавший Центеотля, юного бога кукурузы, сына Тоци».

– Подобные ритуалы были распространены не только у ацтеков и не только в Северной и Южной Америке – по свидетельству Джозефа Кэмпбелла (Joseph Campbell), подтверждённому Патриком Тирни, «бешенство жертвоприношений» охватывало большинство ранних империй, переживавших период расцвета – от Африки и Китая до Месопотамии и Европы. В сущности, мы не сильно погрешим против истины, если скажем, что человеческие жертвоприношения были распространены во всех садоводческих обществах, находившихся на мифической волне эволюции, которой соответствует ранний красный мем. Жертвоприношения хорошо справлялись с рядом важных для красного мема функций, и именно поэтому примерно за 10 000 лет до н. э. они начали распространяться повсеместно. Бесполезно применять сегодняшнюю мораль к событиям прошлого, и всё же не стоит считать эти дорациональные проявления примером прекрасного зелёного разнообразия, жестоко уничтоженного патриархальной рациональностью.

Жертвами становились не только чужаки, но и граждане низкого происхождения или рабы с территорий, подчинённых самому Теночтитлану, а иногда даже дети горожан. Детей приносили в жертву богу плодородия Тлалоку в первые месяцы ритуального календаря. В качестве жертвы жрецы выбирали детей от двух до семи лет с двойным вихром в волосах, рождённых в определённый день. Всех таких детей забирали из дома за несколько недель до церемонии и держали вместе в специальных яслях. Когда наступал день праздника, их наряжали в великолепные костюмы и группами проводили по городу. Это печальное зрелище трогало зрителей до слёз. Дети, знавшие, что им предстоит, тоже рыдали.

– Жрецам нужны были слёзы, потому что они вызывали дождь. Детей с перерезанным горлом предлагали Тлалоку как «окровавленные цветки кукурузы».

– До сих пор речь шла об обычных, сезонных жертвоприношениях. Но в Мексике, помимо них, практиковались ещё и массовые церемониальные убийства в честь вступления на престол нового правителя, завершения постройки пирамиды или победы в крупной войне. В 1487 году, после неудавшегося бунта уастеков, ацтеки в течение четырёх дней принесли в жертву от 20 000 до 80 000 пленных, которые были согнаны в Теночтитлан. Клендиннен так описывает произошедшее: «Мужчины были скованы цепями, продетыми через проколы, которые имели в носу все воины. Женщинам и ещё не имевшим проколов детям для ограничения подвижности на шеи были надеты хомуты. Все стонали и причитали». Пленных вели к пирамидам: «четыре ряда страдающих людей, растянувшиеся на всю длину дороги для процессий и выстроенные вдоль мощёных путей, медленно двигались к пирамидам».

В голосе Ван Клифа снова послышалось презрение.

– Те немногие культурологи, у которых хватило честности признать эти обычаи, конечно же, попытались обвинить во всём вертикальные иерархии власти, навязанные бедным беспомощным людям. Но у Клендиннен мы видим совсем другую картину. «Простые люди были задействованы в наблюдении за жертвами, их подготовке, доставке к месту расправы, последующей скрупулёзной разделке трупов и раздаче голов, конечностей, мяса, крови и снятой кожи. В некоторых случаях в рамках ритуала войны, одетые в мокрую кожу пленённых ими людей, с наполненными кровью калебасами, пробегали по улицам города, а жители приглашали их в свои дома. Мясо жертв варилось в кастрюлях, а их очищенные и высушенные бедренные кости устанавливались во дворах рядом с домами…»

Голос Ван Клифа стал сильней и немного громче, его взгляд проникал в слушателей как лазер.

– Чем же должен быть одержим человек, чтобы считать всё это раем?

Продолжительное молчание.

– Разумеется, зелёным мемом.

Слушатели нарушили тишину равным количеством одобрительных и неодобрительных возгласов.

– У Уильяма Ирвина Томпсона (William Irwin Thompson), взахлёб восхваляющего мифических ацтеков, Тодорова, прославляющего их прекрасное «разнообразие», и Киркпатрика Сейла, утверждающего, что они жили в экологическом раю, есть одна общая черта: все они бездумно отдаются до-/пост-заблуждению, принимая доформальные условия за постформальную гармонию. Они и легионы их единомышленников используют разрушение этой «изначальной гармонии» как повод выразить своё великое и великолепное моральное негодование.

– Иными словами, бесчисленное количество авторов, писавших об ужасах современности и побуждаемых желанием бумерита продемонстрировать своё моральное превосходство, начало вкладывать во все досовременные явления неоправданно глубокий смысл. Можно не сомневаться: доконвенциональный рай оказался так привлекателен потому, что дал простор для нарциссизма – это тот рай, в котором я могу прославлять себя и открыть всему миру чудо собственного бытия. В общем, героическое самолюбование культурологии стало ещё более героическим.

Неожиданно Ван Клиф закончил, коротко кивнул слушателям, повернулся и гордым шагом ушёл со сцены.

– Расскажите нам об этих высших уровнях сознания, следующих за бирюзовым, – дружно умоляли мы Хэзелтон.

– Ну, кое-что я могу вам сказать. Эти уровни приобретают некое духовное звучание, – ответила она мягко и нежно.

Я до сих пор терял ориентацию, когда смотрел ей в глаза. В какой-то момент Каролина прошептала мне на ухо: «Кен, ты как-то накренился». Слушая Хэзелтон, я каждый медленно раз клонился вправо – взгляд в небеса, находившиеся на месте её глаз, лишал меня опоры.

– Да, но духовность уже позади, а не впереди, – заявил Катиш. Тогда как миллионы его соотечественников оплакивали потерю традиционных ценностей, Катиш, воспитанный индийской системой образования, позаимствовавшей у Запада взгляды постмодернистского марксизма, был счастлив оставить в прошлом весь этот жалкий опиум для народа.

– Дорогой Катиш, – мягко возразила Хэзелтон, – верить, что вся духовность осталась в нашем историческом прошлом, значит совершенно не отличать дорациональную магико-мифическую религию пурпурного и красного уровней, которая действительно была на подъёме в досовременном мире, от пострациональной религии бирюзового и более высоких уровней, которая, похоже, ждёт нас в нашем общем будущем. Видишь ли, милый, наши исследования говорят о том, что пострациональная религия у нас ещё впереди. Грустно, что так много людей путают до– и пост-рациональное, тебе не кажется?

Я закивал головой с таким энтузиазмом, который мне самому показался чрезмерным, и начал волноваться, не заметил ли этого кто-то ещё. Джонатан радостно улыбался всем сидящим за столом, его выражение лица говорило: «Ну что, поняли, идиоты?»