Едва переступив порог и поздоровавшись, Бородин пробормотал,
что для такой кровавой резни слишком уж здесь чисто.
— Как это? — удивился трассолог. — Вон кровищи сколько.
Просто на убитой халат из толстой мягкой ткани, почти вся кровь впиталась.
— Я не об этом, — глухим нудным голосом стал объяснять
следователь, — покойница нормальная женщина, порядочная, чистоплотная, видимо,
законопослушная. К торговле и к прочему бизнесу вряд ли имела отношение.
Достаток ниже среднего, если, конечно, в наше время существует понятие
середины. Ограбление почти исключается, пьянка и пьяная драка исключаются
совершенно, — он говорил очень тихо, как бы с самим собой, не обращая внимания
на окружающих.
— Так это, — прошептал лейтенант Телечкин, склонившись к его
уху, — девчонка убила, племянница. Она же сама призналась. Она больная, дебилка
вроде. Такие не соображают, что делают.
— Слушайте, а что вы шепчете? У вас первый насильственный
труп в жизни? — спросил Бородин, чуть повысив голос.
— Первый, — признался лейтенант и судорожно сглотнул.
— Ну, я так и понял. Вы бледный, вас, вероятно, тошнит, —
следователь откровенно зевнул, прикрыв рот ладонью. Тяжелые веки делали его
взгляд сонным, тусклым. Казалось, стоит старику приземлиться куда-нибудь, на
стул или в кресло, и он тут же тихонько захрапит.
Колю действительно тошнило, и за это он себя ненавидел. В
кармане нашлась пластинка жвачки, он развернул, сунул в рот. Тошнота прошла,
мозги немного прочистились. Лейтенант впервые внимательно и спокойно огляделся
в квартире, в которой находился уже полчаса. Не квартира, а кукольный домик,
уютный, нарядный, как из мультфильма. Все светлое, ни одного темного пятна, кроме
окровавленного тела хозяйки. На кухне белая мебель, белый линолеум, в комнатах
бледно-желтый паркет, голубые, в розовый цветочек обои, шторы с оборочками,
диван и два кресла обтянуты чехлами из такой же ткани, как шторы. На диване три
большие куклы в кружевных платьях, в шляпках и башмачках. Куклами заполнен
светлый полированный сервант. Посередине комнаты круглый стол, накрытый
нежно-розовой вязаной скатертью с длинной бахромой, на столе хрустальная ваза с
тремя тюльпанами, большая коробка шоколадных конфет «Черный бархат»,
перевязанная ленточкой.
— Что, гости приходили? — обратился Бородин к Люсе.
Телечкин думал, что она ответит молчанием, но ошибся.
Девочка довольно живо откликнулась на вопрос Бородина, вздрогнула и выпалила во
все горло:
— Нет!
— Значит, у кого-то день рожденья?
— Нет, никакого рожденья, никого здесь не было, — она
заерзала на стуле и густо покраснела, отчего пятна белой мази на ее лице стали
еще заметней.
— А откуда цветы, конфеты?
— Просто так.
— Ну, понятно, — кивнул Илья Никитич, — и кто же все это
принес просто так?
— Никто, — девочка опустила голову и принялась заплетать
косичку из бахромы скатерти.
— Люся, за что ты убила свою тетю? — мягко спросил Илья
Никитич.
В ответ никакой реакции.
— Ну, хорошо, допустим, ты сама не понимаешь за что. Ты
живешь с тетей или в гости приехала?
Люся закончила одну косичку и начала другую. Илья Никитич
повторил свой вопрос, но девочка как будто опять лишилась слуха.
— Она сирота, — шепотом ответила за Люсю соседка, — жила
вроде бы в какой-то специальной лесной школе под Москвой. Лиля раньше к ней
ездила, а совсем недавно решилась брать ее к себе на каникулы и на выходные.
Просто пожалела. Знаете, она была совершенно одиноким человеком, ее сестра,
мать Люси, погибла, а девочка больна, — соседка подошла ближе к Илье Никитичу и
заговорила шепотом:
— Мать употребляла наркотики, отец вообще неизвестен.
Господи, какая трагедия. Вот, правильно говорят, нет ни одного доброго дела,
которое осталось бы безнаказанным. Лиля была хорошим, чистым человеком, и,
знаете, у нее был настоящий талант. Вот все, что есть здесь красивого, она
сделала своими руками. Шторы, чехлы на мягкой мебели, скатерть, — понятая
всхлипнула и громко высморкалась, — честное слово, просто в голове не
укладывается, такая трагедия…
— Ну да, ну да… — пробормотал Бородин, встал, подошел к
стене и постучал костяшками пальцев. — Скажите, вы шум какой-нибудь слышали?
— Нет, — покачала головой соседка, — ночью было тихо. Я
очень чутко сплю, и стенки здесь тонкие. Если что, я бы точно услышала.
— А вечером?
— Вечером тоже было тихо. Конечно, доносились какие-то
звуки, голоса, но ничего тревожного.
— То есть криков, грохота мебели вы не слышали?
— Да что вы! Мы бы с мужем моментально прибежали бы на
подмогу, вызвали бы милицию. У нас с Лилей были очень добрые отношения.
— Может, у вас телевизор работал?
— Сломан, — почему-то с вызовом сообщила соседка и
покосилась на мужа, который все это время молчал, то ли от нервного потрясения,
то ли просто очень спать хотел. Лицо его оставалось непроницаемым.
— Что же вы делали вечером? — не удержавшись, встрял в
разговор лейтенант Телечкин.
— Молодой человек, вы думаете, у пожилых людей, кроме как
пялиться в телевизор, нет других занятий? — повернувшись к нему всем корпусом,
надменно спросила женщина. — Если вас так интересует, что мы делали вечером, я
скажу. Мой муж читал «Новый мир», а я перечитывала Голсуорси. Вам объяснить,
что такое «Новый мир» и кто такой Голсуорси?
— Не трудитесь, — лейтенант вежливо улыбнулся, — «Новый мир»
— толстый литературный журнал в голубой обложке. Голсуорси — английский
писатель, автор «Саги о Форсайтах», — он поймал хитрый, одобрительный взгляд
Бородина. Старик ему весело подмигнул, и Телечкин подмигнул в ответ.
— Илья Никитич, можно вас на минуту? — позвал медэксперт.
— Извините, — Бородин вышел в кухню.
— Смерть наступила не более двух часов назад, — произнес
эксперт, закуривая и усаживаясь на табуретку, — зверь, а не ребенок. На теле
восемнадцать ножевых ранений, шесть из них на спине. То есть она сначала убила,
потом подтащила к батарее, усадила.
— И заметьте, все это как бы шепотом и на цыпочках, —
добавил Илья Никитич, — стены фанерные, слышимость стопроцентная.
— Конечно, дом-то панельный, — кивнул эксперт и протянул
Бородину открытую пачку сигарет, — угощайтесь.
— Спасибо, не курю, — Бородин присел на корточки у трупа, —
между прочим, симпатичная была женщина.