Питомник - читать онлайн книгу. Автор: Полина Дашкова cтр.№ 34

— То есть он сначала оглушил или убил Лилию Коломеец профессиональным ударом, но не был удовлетворен и восемнадцать раз пырнул тело? — медленно, еле слышно произнесла Евгения Михайловна после долгой паузы.

— Именно так. Причем использовал для этого какой-то особенный нож, с узким ромбовидным лезвием. Орудие убийства пока не обнаружено.

Принесли кофе. Опять повисло молчание. Евгения Михайловна долго, бесшумно размешивала сахар в чашечке.

— Илья Никитич, вам не кажется, что в этом убийстве есть нечто ритуальное?

— Да, я тоже об этом думал. Такое количество ударов мог нанести сумасшедший маньяк либо представитель какой-нибудь секты, что в общем одно и то же. Но сумасшедший вряд ли сумел бы так успешно убедить Люсю взять вину на себя. А если это был ритуал, то при чем здесь ограбление? Он аккуратно обчистил квартиру, мы не нашли ни копейки денег, никаких украшений. Но самое интересное, что он взял сундук с рукоделием и рылся в клубках, сидя на лавочке во дворе, неподалеку от дома. На него наткнулась бомжиха, перепугалась до смерти. На нем была маска черта.

— Простите, что? — переспросила Евгения Михайловна, нервно усмехнувшись.

— Ну, знаете, есть такие маски-страшилки. Вампиры, мертвецы, ведьмы, черти. Я не поленился, специально нашел магазин, называется «Хеллоуин», и даже купил… — Илья Никитич открыл свой здоровенный старомодный портфель, порылся в нем, извлек нечто черно-красное в прозрачном мешочке, развернул, повертел в руках и вдруг быстро натянул себе на голову.

Евгения Михайловна охнула и всплеснула руками. Вместо милого, уютного, бело-розового Бородина перед ней сидело черное чудище с красными рожками. Официант, который как раз принес счет, хрипло закашлялся, затоптался у стола, наконец, прочистив горло, громко произнес:

— Ничего себе, предупреждать надо, вроде бы нормальные люди, а туда же!

— Куда — туда же? — живо спросил Бородин. — Вы что, видели нечто подобное? — Когда он говорил, огненный ободок маски двигался вместе с его губами, зрелище получалось еще более жуткое.

— Нет, подобного не видел. Молодое хулиганье развлекается, нацепляет на себя всякое железо, черепа, но чтобы приличные взрослые люди… Извините.

— Это вы нас извините. — Евгения Михайловна засмеялась, но как-то слишком нервно.

— Да ладно, — официант махнул рукой, — может, еще кофе?

— Спасибо, не надо, — сказал Бородин. Кровавый рот маски растянулся в вежливой улыбке.

— Илья Никитич, снимите, пожалуйста! — простонала Евгения Михайловна. — Ужас какой!

Бородин принялся торопливо стягивать маску за рога, это оказалось сложней, чем надевать. Плотный эластик как будто приклеился к коже. Горловина обтягивала шею, как широкая удавка, Илья Никитич долго, мучительно возился, тяжело сопел, но продолжал размышлять вслух. Сквозь черную ткань голос его звучал глухо и сдавленно:

— Не понимаю, как можно добровольно напялить на себя такое, да еще летом, в жару. Пусть ночь, но все равно ведь душно. Черт, никак не слезает… Возможно, он сделал это просто для маскировки. В пустом ночном дворе, при ярком свете, лунном и фонарном, ворошил клубки и, чтобы не убегать сразу, если кто-то появится, напялил эту дрянь. Нет, он совершенно больной. Интересно, он искал какую-то конкретную вещь? И откуда он знал, что искать надо именно в клубках? Нашел или нет?

— Илья Никитич, вам помочь? — забеспокоилась Руденко, — может, там есть застежка сзади, на затылке?

— Нет, ну я же как-то умудрился натянуть эту дрянь! Уф… Все. Как хорошо жить на свете! — Бородин наконец справился, и перед Евгенией Михайловной предстала его раскрасневшаяся круглая физиономия с лохматыми седыми бачками и сверкающими, смущенными голубыми глазами. — Простите, это было глупо. Сам не знаю, зачем я это сделал. Как будто побывал в шкуре сумасшедшего ублюдка, и самое обидное, что все равно ничего про него не понял.

— Зато сейчас так приятно смотреть на ваше лицо. — Евгения Михайловна взяла маску в руки, несколько секунд молча ее разглядывала. — А знаете, он обожает боевики и ужастики. Там очень часто убийцы действуют в масках. Впрочем, это нам ничего не дает. Если только… — она опять закурила, — мне кажется, стоит показать маску Люсе и проследить за ее реакцией.

Да, конечно, — Илья Никитич быстрым жестом пригладил свои встрепанные бачки, — можно попробовать. Но что нам с вами даст эта ее реакция? Допустим, она закричит, заплачет, у нее случится очередной психический шок, и что? Она ведь все равно не скажет ничего вразумительного.

— Раньше вы были оптимистичней, — заметила Руденко, — у меня такое чувство, что вы поставили крест на этом деле.

— Нет, — Бородин вытащил бумажник, о считал семьсот рублей, подумал, добавил еще две десятки, — просто слишком много тупиков. По мнению моего начальства, это дело вообще не имеет судебной перспективы. Оперативники успели устать от специнтернатов и вспомогательных школ. Понимаете, ничего нет, вообще ничего, будто эта Люся с неба свалилась.

— Но ведь она прописана у тети. Может, она и жила там всю жизнь?

— Нет-нет-нет, — Бородин помотал головой, — Лилия Коломеец много времени проводила на работе, а такой ребенок требует присмотра и ухода, да и соседи свидетельствуют, что девочка появилась в доме совсем недавно. И вообще, вы ведь сами что-то говорили о педагогической запущенности.

— Ну, это тоже понятие относительное. С Люсей действительно все очень странно. Понимаете, в ней есть то, что заставляет меня сомневаться насчет ее сиротства и детдомовского детства.

Илья Никитич открыл было рот, чтобы спросить, не слишком ли много сомнений, но глубоко вздохнул и промолчал. Они встали, направились к метро, Евгения Михайловна продолжала говорить:

— С этой девочкой все не так. В ней нет ни капли агрессии. Она всех любит, всем сопереживает и это не игра. Она, что называется, не от мира сего, безответная жертва, и я не понимаю, как такое существо могло вырасти, выжить в жутких условиях казенного детского учреждения. Я бы даже сказала, она очень домашняя девочка, доверчивая, открытая, ласковая.

— Но сироты тоже бывают такими, — неуверенно заметил Илья Никитич.

— Редко. А уж сироты с умственной отсталостью — почти никогда. Больной разум корыстен, грубо корыстен. Ему трудно справиться с жизнью, он зациклен на самом себе, на собственном "я", напрочь лишен сопереживания. Другие люди интересуют его лишь постольку, поскольку могут быть для него вредны или полезны. А Люся остро чувствует малейшие оттенки настроения окружающих, и это отражается у нее на лице. Она глубоко сопереживает всем, кто находится рядом, независимо от того, как этот человек к ней относится. У нее все добрые, хорошие, ей всех жалко. Эй, господин следователь, — Евгения Михайловна резко остановилась и взглянула Бородину в глаза, — вы не знаете, зачем я вам это рассказываю?