Ира, не обращая на нее внимания, дубасила дверь и кричала:
— Откройте, гады! Откройте! Хотя бы воды принесите, суки!
Выпустите нас! Ненавижу!
Очередной удар получился неудачным, Ира сползла по двери на
пол и тихо заскулила. Ей показалось, что треснула кость большого пальца. Света
кинулась к ней. Ира корчилась на полу, повторяя сквозь слезы:
— Не могу, не могу больше!
И вдруг Света зажала ей рот ладонью. Где-то совсем близко
хлопнул выстрел, потом еще один. Послышался топот, автоматная очередь,
несколько секунд тишины, и вдруг тяжелые быстрые шаги во лестнице. Света
оттащила сестру подальше от двери. Они забились в угол, прижались друг к другу,
дрожали и плакали, точно так же, как семнадцать лет назад, когда их,
двухмесячных, завернутых в одно драное одеяло, нашла уборщица в туалете женской
консультации на окраине Москвы.
Снаружи на дверь сыпались мерные тяжелые удары, в
промежутках слышался мат. Мужской голос крикнул: «Есть ключ!» Бить в дверь
перестали, крякнул замок. В дверном проеме возникли два широких силуэта, и
сестрички закричали, разглядев черные лица с дырами для глаз и для рта. Ира
зажмурилась, закрыла лицо руками. Света смотрела не отрываясь и первая поняла,
что это вовсе не персонажи их ночных оргий, а омоновцы в масках.
Глава 34
«Я выстрелю, как только его увижу. Я не буду ждать, у него
отличная реакция, он ведь бывший боксер. И оружие есть наверняка. Он не должен
опомниться. Изольда сказала, он приехал днем и уезжать не собирается. Готов
дать мне интервью. Нет, Лика, я не промахнусь. Я слишком сильно хочу его убить,
чтобы промахнуться. Стрелять буду в упор, в голову. Не спрашивай меня, что
дальше. Это уже не важно».
Фердинанд вышел на узкую бетонную дорожку. Она бежала
параллельно шоссе и вела прямо к воротам. Справа была опушка дубовой рощи,
слева, между дорожкой и шоссе, росли высокие, густые кусты жасмина. Запах
напоминал духи «Диориссимо», которыми много лет пользовалась Лика, это придало
ему уверенности и спокойствия. Осталось немного, сто метров, всего лишь две
сотни шагов, и он позвонит у ворот, любезно улыбнется Изольде, пройдет в дом.
«Я никогда не стрелял в человека и не знаю, что это такое. Мне было страшно
покупать пистолет, я прожил на свете сорок лет и не думал, что мне придется это
делать. Помнишь, я занимался каратэ? По старой телефонной книжке обзвонил
нескольких знакомых из бывшей подростковой команды, и один из них сразу понял
мои неуклюжие намеки, назначил встречу. Цена оказалась меньше, чем я
предполагал, вообще, все выглядело просто, буднично, никакой таинственности. Но
мне было страшно, я боялся, что кто-то следит, что продавец обязательно
позвонит в милицию. Еще страшней мне было, когда нагрянули с обыском. Но сейчас
я уже ничего не боюсь. Я никогда не стрелял в человека, но он не человек. Лика,
и ты это отлично понимаешь».
Стемнело, зажглись фонари. За кустами послышался звук
мотора. Фердинанд не обратил на него никакого внимания. На то и шоссе, чтобы по
нему ездили машины. Когда завизжали тормоза, он ускорил шаг. Кусты зашумели,
зашевелились, и перед ним возник, как будто из-под земли, капитан Косицкий.
Фердинанд замер на секунду и кинулся налево, в рощу. Был обходной путь, он
заранее изучил окрестности и собирался добежать через рощу до той самой
калитки, в которую совсем недавно, дождливой майской ночью, вошла Лика.
— Стой! Федор, остановись! — несся ему вслед голос
Косицкого. Но уже был виден забор питомника, и он не мог остановиться. Пистолет
в кармане легкой ветровки бил его по бедру, на бегу он расстегнул карман и сжал
холодную рукоять. Дубовые корни извивались как змеи, он легко перескакивал их,
он летел сквозь сырой вечерний воздух, видел калитку, она была распахнута, в
проеме застыл тонкий маленький силуэт, подсвеченный сзади прожектором, отчего
вокруг головы образовался пылающий огненный венец.
Фердинанд был совсем близко, всего в трех шагах, когда
что-то тупо, сильно толкнуло его в грудь и отбросило назад, он упал навзничь на
твердые дубовые корни, так и не услышав выстрела.
* * *
Митя отрастил усы, остриг волосы коротко, под ежик, и лицо у
него стало совсем другое. Ксюша была собой довольна. Больше всего на свете ей
хотелось, переступив порог его дома, кинуться на шею, разрыдаться, рассказать
все, начиная с того вечера, когда ждала под дождем на Пушкинской площади и
потом чуть не кинулась под поезд в метро, и кончая нынешними кошмарами с
маньяком. Но тут же она мысленно залепила себе рот куском пластыря.
Митя часа два хвастался успехами в академии и жаловался на
одиночество, на тупые, пошлые, совершенно невозможные отношения с девочками.
— Наверное, я сам виноват, каждый раз слишком многого жду,
они это чувствуют. Одна пугается, другая издевается, и никто не любит. Скучно и
холодно. Всегда знаю заранее, что будет дальше.
Ксюша молчала. Было видно, как он, бедненький, истосковался
по слушателю, вернее, по слушательнице. Наконец, наговорившись всласть, он
спросил:
— Ну, а у тебя как дела?
— У меня все отлично, Митенька, — произнесла она, чувствуя,
как трудно улыбаться с куском пластыря на губах, даже если этот пластырь
воображаемый. — Я совершенно счастлива.
— Мужа любишь? — спросил быстро, хрипло и покраснел.
— А как же? Очень люблю. И он меня тоже, очень. Со свекровью
чудесные отношения. Домработница есть. Квартира пятикомнатная, дача.
— Класс, — кивнул он, — поздравляю. Ты, кстати, похорошела.
Какая-то в тебе появилась загадка, раньше этого не было.
— Раньше я была вся твоя, а теперь чужая.
Когда повисали паузы, она порывалась уйти и больше всего
боялась, что он скажет: «Да, иди». Но он не отпускал и смотрел на нее
умоляющими глазами.
— Пятикомнатной квартиры у меня нет, — произнес он совсем
некстати. — Дача, правда, имеется. Курятник. Шесть соток. Знаешь, какое
предательство было самым первым?
Ксюша молча помотала головой. Желудок больно сжался. Она
знала, что если он начнет каяться и просить прощения, то все пропало.
— Адам заложил Еву, — произнес он с дурацкой улыбкой. — Она
ведь не заставляла его яблоко откусывать, просто предложила. А когда Господь их
застукал, Адам сказал: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я
ел». То есть Ты плохой, дал мне не правильную жену, она, мерзавка, виновата, и
Ты виноват, а я маленький, слабенький, она дала, я ел. Стукачок он был, первый
человек. Наверное, и последний будет таким же.
— Это ты к чему? — удивилась Ксюша.
— А просто так. Слушай, как же ты умудрилась так быстро
полюбить своего мужа? Поделись опытом.