Маяк на Хийумаа - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Абрамович Юзефович cтр.№ 29

3

Надежда Степановна тоже почувствовала этот разлитый в воздухе тревожный запах, но в ее памяти для него не нашлось подходящего имени. Торопясь успеть до перерыва, она перебежала улицу в неположенном месте и все-таки опоздала. Гастроном уже закрывался на обед, вход перегораживала мрачная тетка в белом халате. Унижаться перед ней не хотелось. В поисках чего-нибудь, способного заменить торт, Надежда Степановна направилась к импровизированному рыночку около трамвайной остановки. Десятка полтора старушек сидели на перевернутых магазинных ящиках, перед ними стояли бидоны с ягодами и райскими яблочками, в бутылках торчали бледные осенние астры и гладиолусы, на расстеленных газетах жалкими кучками лежали последние в этом году грибы. Одна бабка торговала мухоморами. Они предназначались для язвенников, имеющих терпение варить их в семи водах, но выглядели как жар-птица среди воробьев.

Надежда Степановна прошла рыночек насквозь и перед крайней старушкой увидела облупленную эмалированную кастрюльку, доверху наполненную мелкими буровато-черными ягодами. Она даже не сразу поняла, что это черемуха. Торговать ею можно было только от полной безнадежности. Черемуха давно не считалась за ягоду, последний пирожок, для которого она послужила начинкой, Надежда Степановна съела лет двадцать назад. А какие были пирожки! Легкий хруст дробленых косточек, мраморные прожилки на корочке, душистая фиолетовая мякоть внутри.

– Почем? – спросила она.

– Полтинник стакан.

Надежда Степановна достала из кошелька рубль.

– Один, пожалуйста.

– Бери уж два, сдачи нет, – сказала старушка, вынимая из крошечного запавшего рта, похожего на рот постаревшей куклы, несоразмерно громадную папиросу.

В последнее время Надежда Степановна все чаще задумывалась о собственной старости. Семьи у нее не будет, это ясно, и родить ребенка без мужа она скорее всего не решится. После выхода на пенсию идеальным вариантом для нее было бы зиму жить в городе, а лето проводить в учительском пансионате. Такой пансионат для заслуженных работников просвещения существовал на севере области, в старинном райцентре, где позапрошлым летом Надежда Степановна была с ребятами на экскурсии. В тени Спасо-Георгиевского собора приютился двухэтажный купеческий особняк с эркером, со стеклянными горбами парников на крыше. Когда-то он принадлежал владельцу здешней фаянсовой фабрики, меценату и сумасброду. На чердаке был устроен бассейн, в нем плавали и питались свежей рыбой из Колвы два нильских крокодила. Как рассказывали местные жители, один тихо умер в революцию от голода, другой был застрелен во время кулацкого мятежа, в котором активно участвовали не жаловавшие заморских тварей кержаки-старообрядцы. Первого зарыли в овраге, чучело второго легло в основу коллекции районного краеведческого музея, но там ему не суждено было обрести покой даже после смерти: на протяжении полувека его постоянно перетаскивали из отдела истории края в отдел природы и обратно.

Все эти годы бассейн пустовал, в него сваливали всякий хлам, через выбитые ячейки заметало снег и семена полыни, но не так давно дыры залатали, натаскали земли, и теперь там была оранжерея. Цветы, а заодно и овощи к столу разводили заслуженные работницы просвещения. С двумя из них Надежда Степановна подружилась, посылала им индийский чай, конфеты, открытки на Восьмое марта и День учителя, а они однажды с оказией прислали ей букет чудесных, почти не увядших в дороге белых хризантем. Вот уже второй год этот нищий пансионат, окруженный тайгой, лагерными зонами и лесосплавными участками, казался обителью покоя, единственным в мире местом, куда только и можно стремиться душой.

С намокающим от ягодного сока кульком-фунтиком, стараясь держать его подальше от нового плаща и запоздало ругая себя, что польстилась на эту совершенно не нужную ей черемуху, Надежда Степановна по мосткам перешла выкопанную рядом со школой траншею и увидела сидевшего на крыльце Филимонова. Он уже дышал ртом, потому что от сидения на каменной ступеньке внезапно прошиб насморк.

– Меня тошнило, – издали объявил Филимонов, чтобы и мысли не возникло, будто он изгнан из класса за плохое поведение.

– Господи! А что ты ел?

Филимонов перечислил. Надежда Степановна и все ребята ели в буфете то же самое, но никого не тошнило, даже Векшину с ее больной печенью.

– Странно. С чего бы это?

– Не знаю, – сказал Филимонов, хотя смутно догадывался о причине.

– Живот болит?

– Нет.

Присев на корточки, Надежда Степановна положила кулек на ступеньку, вынула из сумочки платок и стала оттирать со щеки Филимонова присохший ошметок кунцевской булочки. Другой рукой она придерживала его за чистую щеку, чтобы голова не болталась. Потом ему велено было идти в класс. Он пошел, Надежда Степановна сунула испачканный платок обратно в сумочку и тут только заметила, что из бокового отделения исчез кошелек.

4

Дожидаясь ответа на свой вопрос, Родыгин смотрел в окно. Сквозь листву американских кленов видны были серые пятиэтажные коробки шестидесятых годов, белые девятиэтажки последних лет. Кое-где между ними торчали трубы котельных. Самая ближняя была самой старой. Выложенная из побуревшего кирпича, которого никогда не касалось жаркое дыхание пескоструйных аппаратов, она плавным изгибом расширялась к основанию и напоминала бухарский минарет Калян. Родыгин видел его, когда служил в армии.

Никто больше руки не поднял, хотя времени на размышление дано было достаточно. Пришлось отвечать самому.

– А вот я, ребята, – твердо сказал Родыгин, – с Верой не согласен. Смертная казнь – это недопустимая мера наказания. Наказание должно исправлять человека, если, конечно, еще есть надежда его исправить. Например, в Турции нашли оригинальный выход из положения.

Он рассказал, что в Турции, когда поймают выпившего за рулем, заставляют его пройти пешком тридцать километров. Сзади на мотоциклах едут полицейские, следят, чтобы по дороге не вздумал остановиться или присесть где-нибудь в холодке.

– Лично я думаю, что в этом случае неплохо бы нам поучиться у турок, – сказал Родыгин тем доверительным тоном, который в таких случаях неизменно завораживал его самого, – тоном человека, не только имеющего доступ к закрытой информации, но из уважения к данной аудитории позволяющего себе сказать то, чего в другой аудитории он бы, конечно, говорить не стал.

Страшная турецкая жара сгустилась в классе, от столов дрожащими струями поднялся к потолку раскаленный воздух. Прямо перед собой Векшина увидела уходящую за горизонт, белую от зноя каменистую дорогу. По ней, шатаясь от усталости, брел папа. Его рубашка прилипла к спине, волосы поседели от пыли. Пот заливал ему глаза, иногда он с мольбой о дожде поднимал их к небу, надеясь различить вдали крохотное облачко, которому, как обычно бывает в южных странах, суждено скоро превратиться в грозовую тучу. Вслед за ним на громадных, с кривыми рогами, ревущих и сверкающих под солнцем мотоциклах ехали усатые полицейские в фесках. Они норовили подтолкнуть папу передними колесами: шнель, шнель!