Собор Парижской Богоматери - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Гюго cтр.№ 65

Но достопочтенная дама, гордившаяся своею дочерью, со свойственным матери ослеплением не замечала равнодушия офицера и всеми силами старалась обратить его внимание на то, с каким изумительным совершенством Флер-де-Лис втыкает иглу или распутывает моток ниток.

– Ну взгляните же на нее! Она нагибается! – притягивая его к себе за рукав, шептала ему на ухо г-жа Алоиза.

– Да, в самом деле, – отвечал молодой человек и снова бесстрастно и рассеянно умолкал.

Минуту спустя ему снова приходилось наклоняться, и г-жа Алоиза шептала ему:

– Вы видели когда-нибудь личико оживленнее и приветливее, чем у вашей нареченной? А этот нежный цвет лица и белокурые волосы! А ее руки! Разве это не само совершенство? А шейка! Разве своей восхитительной гибкостью она не напоминает вам лебедя? Как я порой вам завидую! Как вы должны быть счастливы, что родились мужчиной, повеса вы этакий! Ведь, правда, красота моей Флер-де-Лис достойна обожания и вы влюблены в нее без памяти?

– Конечно, – отвечал он, думая о другом.

– Ну поговорите же с ней! – сказала г-жа Алоиза, легонько толкая его в плечо. – Скажите ей что-нибудь. Вы стали что-то очень застенчивы.

Мы можем уверить нашего читателя, что застенчивость отнюдь не была ни добродетелью, ни пороком капитана. Он, однако, попытался исполнить то, что от него требовали.

– Что изображает рисунок вышивки, над которой вы работаете? – подойдя к Флер-де-Лис, спросил он.

– Я уже три раза объясняла вам, что это грот Нептуна, – с легкой досадой ответила Флер-де-Лис.

Очевидно, Флер-де-Лис понимала гораздо лучше матери, что означает рассеянность и холодность капитана.

Он почувствовал необходимость как-нибудь продолжить разговор.

– А для кого предназначается вся эта нептунология?

– Для аббатства Сент-Антуан-де-Шан, – не глядя на него, ответила Флер-де-Лис.

Капитан приподнял уголок вышивки.

– А кто этот здоровенный латник, который изо всех сил дует в трубу?

– Это Тритон, – ответила она.

В отрывистых ответах Флер-де-Лис слышалась досада. Молодой человек понял, что надо шепнуть ей чтонибудь на ухо: какую-нибудь любезность, какой-нибудь вздор – все равно. Он наклонился к ней и сказал:

– Почему ваша матушка все еще носит украшенную гербами робу, как носили наши бабки при Карле Седьмом? Скажите ей, что теперь это уже не в моде и что крюк и лавр [94] , вышитые в виде герба на ее платье, придают ей вид ходячего каминного украшения. Теперь не принято восседать на своих гербах, клянусь вам!

Флер-де-Лис подняла на него свои прекрасные глаза, полные укоризны.

– И это все, в чем вы мне можете поклясться? – тихо спросила она.

А в это время достопочтенная г-жа Алоиза, восхищенная тем, что они наклонились друг к другу и о чемто шепчутся, проговорила, играя застежками своего часослова:

– Какая трогательная картина любви!

Смутившись еще больше, капитан снова обратил внимание на вышивку.

– Чудесная работа! – воскликнул он.

Коломба де Гайльфонтен, красавица-блондинка с нежной кожей, затянутая в голубой дамасский шелк, обратившись к Флер-де-Лис, робко вмешалась в разговор, надеясь, что ей ответит красавец-капитан.

– Дорогая Гонделорье! Вы видели вышивки в особняке на Рош-Гийон?

– Это тот самый особняк, за оградой которого находится садик кастелянши Лувра? – спросила, смеясь, Диана де Кристейль; у нее были прелестные зубы, и она смеялась при всяком удобном случае.

– И где стоит большая старинная башня, оставшаяся от древней ограды Парижа? – добавила Амлотта де Монмишель, хорошенькая кудрявая цветущая брюнетка, имевшая привычку вздыхать так же беспричинно, как беспричинно смеялась ее подруга.

– Милая Коломба! Вы, по-видимому, говорите об особняке де Беквиля, жившего при Карле Шестом? Да, правда, там были великолепные гобелены, заметила г-жа Алоиза.

– Карл Шестой! Карл Шестой! – проворчал себе под нос молодой капитан, покручивая усы. – Боже мой, какую старину помнит эта почтенная дама!

Госпожа Гонделорье продолжала:

– Да, да, прекрасные гобелены. И такой искусной работы, что они считаются редкостью!

В эту минуту Беранжера де Шаншеврие, тоненькая семилетняя девочка, глядевшая на площадь сквозь резные трилистники балконной решетки, воскликнула, обращаясь к Флер-де-Лис:

– Посмотрите, дорогая крестная, какая хорошенькая плясунья танцует на площади и бьет в бубен, вон там, среди этих грубых горожан!

Действительно, слышна была громкая дробь бубна.

– Какая-нибудь цыганка из Богемии, – небрежно ответила Флер-де-Лис, обернувшись к площади.

– Давайте посмотрим! Давайте посмотрим! – воскликнули ее резвые подруги, и все устремились к решетке балкона; Флер-де-Лис, задумавшись над холодностью своего жениха, медленно последовала за ними, а тот, избавленный благодаря этому случаю от затруднительного для него разговора, с довольным видом снятого с караула солдата опять занял свое место в глубине комнаты. А между тем стоять на часах возле Флерде-Лис было приятной, отрадной обязанностью; еще недавно он так и думал; но мало-помалу капитан пресытился этим, близость предстоящего бракосочетания день ото дня все более охлаждала его пыл. К тому же у него был непостоянный характер и – надо ли об этом говорить? – пошловатый вкус. Несмотря на свое весьма знатное происхождение, он приобрел на военной службе немало солдафонских замашек. Ему нравились кабачки и все, что с ними связано. Он чувствовал себя непринужденно лишь там, где слышалась ругань, отпускались казарменные любезности, где красавицы были доступны и успех достигался легко.

Родители дали ему кое-какое образование и обучили хорошим манерам, но он слишком рано покинул отчий дом, слишком рано попал на гарнизонную службу, и его дворянский лоск с каждым днем стирался от грубого прикосновения нагрудного ремня. Считаясь с общественным мнением, он посещал Флер-де-Лис, но чувствовал себя с нею вдвойне неловко: во-первых, потому, что он растратил свой любовный пыл во всевозможных притонах, почти ничего не оставив на долю невесты; вовторых, потому, что постоянно опасался, как бы его рот, привыкший извергать ругательства, не закусил удила и не стал отпускать крепкие словца среди всех этих затянутых, благовоспитанных и чопорных красавиц. Можно себе представить, каково было бы впечатление!

Впрочем, все это сочеталось у него с большими притязаниями на изящество и на изысканность костюма и манер. Пусть читатель сам разберется во всем этом, как ему угодно, я же только историк.

Итак, некоторое время он стоял, не то о чем-то размышляя, не то вовсе ни о чем не размышляя, и молчал, опершись о резной наличник камина, как вдруг Флерде-Лис, обернувшись к нему, спросила (бедная девушка была холодна с ним вопреки собственному сердцу).