– Вам плохо? – воскликнула Олеся. – Нужен врач?
Лео открыл глаза и тихо сказал:
– Не кричи так, малышка. Ничего страшного, не пугайся. Но боюсь, что музей мне сейчас не осилить. Ты сможешь проводить меня до отеля?
Администратор вызвал такси, хотя «Эрмитаж», где остановился Лео, был в двух шагах. Он тяжело дышал и опирался на руку Олеси, которая испуганно на него посматривала:
– Не бойся. Сейчас я не умру, – чуть улыбнувшись, прошептал он. В номере Лео сразу лег. Олеся присела рядом, не зная, что делать.
– Может, все-таки вызывать врача? – робко спросила она.
– Врач не поможет. Подай мне, пожалуйста, лекарство. Оно на столе. Розовую пилюлю и белую таблетку.
Олеся налила воды в стакан и поднесла Лео вместе с таблетками. Он поблагодарил, выпил и погладил Олесю по руке:
– Посиди со мной немножко.
– Конечно! А что с вами такое?
– Я медленно умираю, малышка. Это второй поход за смертью. Первый раз я победил. Ремиссия длилась довольно долго, но, как веревочке ни виться, а конец близок. Врачи, правда, говорили, что я и трех месяцев не протяну, но прошло уже пять, а я все еще жив. Ну, что ты? Не надо плакать! Мы все умираем, кто быстрее, кто медленнее. Я никогда не думал, что доживу до таких лет, но старый польский еврей оказался живучим, как кошка. Правда, в Польше я никогда не был: мои родители, да будет им земля пухом, сообразили уехать в Америку еще в 1936 году, так что родился я уже в Нью-Йорке – в Бронксе. Ты бывала в Нью-Йорке?
– Нет. И в Польше не была. Только во Франции, Италии и Швейцарии.
– Ничего, у тебя еще все впереди.
Лео сел на кровати – он порозовел и взбодрился, и Олеся обрадовалась:
– Вам лучше? Ура!
– Пожалуй, я бы выпил красного вина. Посмотри-ка в баре. Заказать тебе мороженое? А то ты так и не доела.
Олеся стала отказываться, но Лео не слушал, и скоро в номер доставили и мороженое, и клубнику с шампанским, и фрукты. Выпив бокал шампанского, Олеся совсем развеселилась:
– Похоже, вы меня соблазняете? – игриво спросила она. – Шампанское, клубника! Прямо как в фильме «Красотка».
– Ты мне льстишь, деточка, – рассмеялся Лео. – Вот лет двадцать назад я точно не упустил бы такое рыжее чудо, как ты. А нынче – увы!
Он с улыбкой разглядывал разрумянившуюся Олесю, а потом, чуть усмехнувшись, признался:
– Знаешь, я думал, что все испытал в жизни. Но сейчас понял, что так и не узнал счастья общения со взрослой дочерью. Так что ты – просто подарок судьбы для меня. Даже не знаю, чем и заслужил.
Олеся смутилась. Потом спросила:
– У вас есть дочь?
– Да. Терпеть меня не может, как и ее мать. Еще два сына – с одним мы иногда общаемся. Трое внуков и сколько-то правнуков. В общем, я был отвратительным отцом и никудышным дедом. Да и муж из меня получился так себе. Пять раз был женат. Многовато, как ты думаешь?
Олеся пожала плечами.
– А ты замужем?
– Да.
– И кто твой муж?
– Артём. Он повар. Вообще-то у нас свой ресторан. Тут, недалеко.
– Что-то ты произнесла слово «повар» без воодушевления! Тебе не нравится?
– Не знаю. Какое-то бабское занятие, мне кажется.
– Э-э, малышка! Ничего ты не понимаешь! Лучшие повара – мужчины.
– Вот и Артём так говорит.
– На чем он специализируется?
– Мясо, рыба. Да он все может.
– Самое мужское занятие: кровь, огонь и железо.
Лео чуть прищурился – он заметил, как Олеся вздрогнула при слове «кровь». Да-а, непростая ты штучка, малышка! Какие же тайны хранит эта рыжая головка?
– Быть хорошим поваром – целое искусство, – продолжил он. – Этот человек должен любить жизнь, понимать природу вещей, знать сочетания разных продуктов. Повар подобен композитору, который всего из семи нот создает сложнейшую симфонию. А у повара «нот» куда меньше – сколько мы различаем вкусов? Четыре или пять? Сладкий, соленый, горький, кислый…
– Ой, что вы! Их гораздо больше. Терпкий, жгучий, мятный… А, еще umami – это вкус глутамата натрия. Знаете, добавка такая к пище?
– Вот видишь, какая у повара богатая палитра! Больше семи получилось, да? А нот семь, и цветов основных семь, но их можно смешивать и получать новые оттенки. Ты подумай: повар способен поделиться тем, что чувствует, при помощи такого простого действа, как приготовление еды.
– Да, но музыка и живопись живут в веках, а все, что готовит повар, мгновенно съедают. Так жалко труда!
– Но остаются рецепты, правда? И слава!
– Нам далеко еще до славы. Всего год как ресторан купили. Артём, конечно, мечтает о звезде Мишлена…
– И правильно делает. О звездах непременно следует мечтать. А ты о чем мечтаешь?
– Я? – Олеся вдруг задумалась. – Не знаю…
– Не знаешь, чего хочешь от жизни?
– У меня всегда было плохо с хотением. Обычно я хотела того, чего нельзя. Что запрещали! Назло, поперек! Даже не знаю, были ли у меня собственные желания. Хотя… Да! Я хотела… выжить. Хотела быть с Артёмом. А, еще мечтала делать всякие стеклянные штучки. Артём купил мне оборудование, устроил мастерскую, но не пошло почему-то. Может, я ленивая?
– А что именно ты собиралась делать?
– Что-нибудь!
– Вот потому и не получилось. Нельзя делать «что-нибудь», понимаешь? Ты должна сначала создать образ предмета у себя в воображении. Пусть не слишком определенный, но образ. Ты рисуешь?
– Нет. Я рисовала… однажды. Много рисовала. Но это была психотерапия, а не искусство.
– Чем рисовала?
– Черными фломастерами. Страшные были рисунки. Я их уничтожила.
– Понятно. Послушай, у меня возникла идея. Не хочешь ли ты поехать со мной в Испанию? На неделю, на месяц – как сможешь. И на сколько меня хватит. В Валенсию! У меня там дом недалеко от Сагунто, это город в районе Кампо-де-Морведре. Сначала я, правда, отправлюсь в Париж – все-таки придется недельку поваляться в клинике. А ты могла бы присоединиться ко мне в Париже или прилететь прямо в Испанию, там я тебя встречу. Сменишь обстановку, развлечешься, рисунком позанимаемся. Потом я улечу в Лондон. В принципе, меня могли бы и в Испании похоронить, но я должен увидеться… с одним человеком. Это тяжело, но я должен. Так что буду набираться сил для Лондона и любоваться рыжей красоткой. Как тебе моя идея?
Олеся растерялась – такого она не ожидала:
– В Валенсию! На месяц?
– Хотя бы на неделю. Там очень хорошо.
– Мужу это совсем не понравится…
– А вы приезжайте вместе.