Вещные истины - читать онлайн книгу. Автор: Рута Шейл cтр.№ 81

Я вспоминаю родителей Анны Кропп, которые убили себя после свадьбы дочери и русского военного врача. Возможно, глотая яд, которым хозяин травил крыс, они ненавидели зятя, и в его лице – всех тех, кто пришел, чтобы занять их дом и заново всполоть их землю, возможно – благословили его как единственный шанс для их дочери остаться здесь, но что бы ни думали Кроппы, без этого союза не было бы бабушки Эльзы, и мамы, и меня самой.

Мой крошечный шанс мелко подрагивает в вытянутой руке. Пелена перед глазами застилает цель, и я закрываю их, бесполезные, пытаюсь почувствовать палец, готовлюсь оглохнуть от грохота выстрела… Но его нет. Есть метроном – тот самый, что слышал Бесков, когда родители тянули к нему руки: клац – и вправо – клац – и влево. Чертова вещь. Бесполезная железяка. Даже сейчас. Она. На стороне. Своих!

Когда Бесков выдирает пистолет из моих сведенных судорогой пальцев, я все еще слышу щелчки, и с каждым из них картинка под моими опущенными веками меняется. Я приоткрываю глаза, чтобы поймать его руку – ту самую, без перчатки, уже занесенную для удара. Поймать и прижать ее к груди.

Читай мой мысли, Эльф, одиннадцатый номер. Сегодня я – твой Великий Гугл. Читай мои мысли – как жаль, что сама я читала о войне немного, однако родители позаботились о том, чтобы в наших поездках я слушала не только о безголовых рыцарях и монахинях замка Мадар, но и газовых камерах Освенцима, врачах-убийцах Дахау, маленьких донорах Саласпилса…

Читай и сжимай мою ладонь. Хватайся за меня, я – твой крошечный шанс. Читай – эту книгу не захлопнуть в самом страшном месте, не закрыть глаза, не отвернуться. Ты должен знать, что именно собираешься переписывать. Должен знать до последней буквы. Так, будто сам ее написал.

Если сейчас ты уйдешь, тиканье метронома не покинет тебя до самой смерти. Каждую ночь ты будешь тянуться навстречу протянутым рукам, но ловить одну пустоту. Попытаешься бросить оружие, но оно прилипнет к ладони. Ты закричишь и проснешься. И в тысячный раз осознаешь, что их не вернуть. Но ты еще можешь вернуться сам. Не уходи, Макс, не уходи, не уходи, не уходи!..

Когда я дохожу до Румбулы, Бесков наконец выдергивает руку – его пальцы влажно скользят между моими – и обиженно, по-мальчишечьи слабо меня отталкивает. Его лицо покрыто бордовыми пятнами, губы кривятся, щеки блестят от слез.

Все то время, пока он срывающимся голосом кроет меня смесью немецких и русских ругательств, трет лицо, и снова ругается, и мечется по подвалу, уже не заботясь о чистоте сапог, в моей голове бьется одно-единственное слово: «Победа».

Но оно испаряется, стоит только Бескову выдернуть нож из груди неподвижного Германа и, давясь собственными всхлипами, втащить тело на подъемник.

– Вали, – выдыхает он прерывисто. – Вместе с ним вали, ты все равно скоро сдохнешь. Вы все скоро сдохнете. А если нет, то я сам найду вас. И убью.

– Тогда зачем…

– Я сказал, сгинь! Видеть тебя не могу!

Выкрик разносится по подвалу воем умирающего зверя.

Одним прыжком я оказываюсь на деревянной платформе рядом с Германом. Будто опасаясь повторной пытки, Бесков не встречается со мной взглядом. Резко опускает рычаг, и лифт Секереша приходит в движение. С невыносимо медленной скоростью – впрочем, тем, кто обычно попадал наверх таким образом, спешка была уже ни к чему, – платформа начинает подъем. Сквозь лязг цепей и поскрипывание лебедки я различаю «дрянь», и «убью», и «какая же ты дрянь»…

Только теперь, когда Бесков не может меня видеть, невыносимое напряжение сменяется конвульсиями: я трясу головой, стучу зубами, руки и ноги ходят ходуном, и с этим ничего невозможно поделать. Я начинаю чувствовать, как облепила спину и грудь мокрая от пота футболка, невыносимо холодно, в голове – ни единой мысли, будто Бесков забрал их все, выжал, выпил до дна, и я уже никогда не смогу согреться и никогда не подумаю о чем-то обыденном вроде того, купить ли художественную тушь в ближайшем магазине подороже, или заказать через интернет, сэкономить, но подождать. Я вообще ни о чем больше не подумаю…

Стоит платформе со скрежетом пришвартоваться в знакомом каменном мешке с исчирканными рейсте стенами, огарки свечей в кованых чашах люстры вспыхивают по кругу – это Бесков позаботился о том, чтобы мне было не слишком темно. Стоит, наверное, там, внизу, и ловит каждый звук точно так же, как это делаю я. В шахте подъемника глухо завывает ветер.

Вот он, круг Секереша, лежит у наших ног. Знаки сделаны рукой моего предка Готлиба Нойманна. Я вдруг отчетливо вижу их обоих – судью с длинной, как у Бескова, кистью в руках и вороном кружащего по комнате черноволосого мадьяра Ласло. На столе – бутылка вина и два бокала, чтобы отпраздновать победу над смертью; «Por Una Cabeza» из патефона, беспокойная суета приговоренных кроликов, у которых нет причин в эту самую победу верить. Равно как и у меня.

Я спрыгиваю с подъемника и замираю, глядя на Германа – впервые со дня нашей встречи он не хмурит брови и не морщит лоб; он безмятежен, уголки губ чуть приподняты в полуулыбке; он выглядит почти счастливым, смерть ему к лицу. Возможно, там, где он сейчас, лучше, чем здесь, но я не могу ему этого простить, я не отпускаю его, какой бы ни была история, написанная для нас Бесковым, я не хочу узнавать ее одна. Только не без тебя. Прости.

«Прости», – шепчу я, ненавидя его за то, что он меня бросил. «Прости», – и сбрасываю его на пол, и падаю сама, сбивая колени и локти. «Прости, прости, прости», – в рассыпавшиеся пряди волос, в спертый воздух комнаты, в небеса, которые не слышат. Три немыслимых рывка до центра круга. Шум в ушах, привкус крови во рту, комната будто бы выцветает, меркнет свет, глохнут звуки. Я кладу липкие ладони на грудь Германа и опускаю на них голову. В темном провале шахты резонируют голоса. «Макс! Макс!» – повторяет Ольга и спрашивает о Германе. Она совершенно не напугана. Должно быть, Бесков пообещал очередное приключение. Да будет так. Приговоренным к смерти завязывают глаза. Это правильно. Я догадываюсь о том, что Бесков увел их всех, по воцарившейся вдруг тишине.

– Это я найду тебя, Макс, – тихо говорю я сквозь злые слезы. – Я обвиню тебя во всем, что ты сделаешь. И возьму за руку.

Его голос, кажется, звучит прямо в моей голове.

«Ты не судья и никогда ею не станешь».

– Иди ты к черту, Макс. Иди ты к черту…

Где-то далеко начинает обратный отсчет невидимый метроном. Клац – и вправо – клац – и влево. Где спрячет их Бесков? Вне всяких сомнений, в доме на Кройц-штрассе. Судья Нойманн, разумеется, согласится принять в своем доме министерия и его друзей. Я вспоминаю костюмы и платья, будто бы купленные в винтажной лавке, которые наперебой примеряли все, включая меня, в Убежище, и вынужденно признаю дальновидность Бескова – внешний вид ребят вопросов не вызовет. Будь он проклят, проклят, проклят, думаю я, мягко покачиваясь на волнах дыхания Германа, и только на третьем проклятии понимаю, что это значит.

– Гер…

То, что казалось мне ударами метронома, было ни чем иным, как уверенным биением сердца.