Вещные истины - читать онлайн книгу. Автор: Рута Шейл cтр.№ 62

«Умру ли я, и над могилою гори, сияй моя звезда».

Отец повесился не в нашей квартире, а там, за стеной, я разве не говорила?

– Свободно?

От неожиданности я задеваю локтем поднос, и он почти что летит на пол. В последний момент я ловлю его со всем содержимым – упаковочной бумагой, пустой коробкой из-под картошки, картонным стаканчиком – и водворяю на место, рассеянно киваю, даже не понимая, кому. С телефоном наперевес я спасаюсь бегством, лихорадочно пытаясь пролистнуть еще страницу по пути к эскалатору, но ничего не получается, потому что записей больше нет.

Записей больше нет. Жека, это похоже на какую-то дешевую драму!

Я тщетно ищу ее во всех доступных мне соцсетях, а не найдя – столь же безуспешно – просто в «Гугле». Евгения Лейбниц в списках не значится. Теперь вся надежда на Терранову.

* * *

– У тебя есть открытые «комнаты» в Питере?

– Зачем тебе?

Герман сидит, развалившись на диване, и листает альбом по искусству. Подобная книга в его руках сразу наводит на мысли о влиянии Бескова, и это раздражает.

– Подруга приглашает в гости, хочу повидаться до отъезда в Венгрию. Совсем ненадолго. Так есть или нет?

– Ну было что-то. Заброшка в Красногвардейском переулке устроит? Это Приморский район.

– Да хоть какой! – вскрикиваю я и молитвенно складываю ладони. – Только не отсюда, давай выйдем в город. Не хочу, чтобы…

Он откладывает в сторону книгу и поднимается. На губах играет улыбка, полная показной иронии.

– Я сделаю все как ты скажешь. Мы ведь друзья.

Никак не пойму, чем он меня попрекает, но надеюсь, что это не превратится в традицию. А пока мы долго и тщательно выбираем подходящее место, все дальше и дальше углубляясь во дворы.

– Может, там? – Герман указывает на одиноко стоящую гараж-ракушку жизнерадостного салатового цвета. Мне все равно – лишь бы он чувствовал себя комфортно, прокладывая свои невидимые коридоры. Я поправляю лямку рюкзака на плече и вслед за Германом огибаю гараж. Теперь мы будто подростки, нашедшие удачное место, чтобы покурить вдали от взрослых. Герман достает из кармана баллончик с краской и несколько раз его встряхивает.

Дверь, возникающая там, где ее не было, до сих пор остается для меня чем-то вроде колдовства. И хотя я понимаю, что открыть ее не составляет для Германа большого труда – он просто рисует рейсте и мысленно связывает его с уже существующим на стене одного из питерских домов, я всякий раз заново проникаюсь к нему уважением. И мне хотелось бы, чтобы он отправился в обер-прокурорский особняк вместе со мной, но боюсь предложить – наверняка откажет. Теперь он по другую сторону баррикад. Рядом с Бесковым.

– Только не закрывай ее, ладно? Я скоро вернусь.

Герман равнодушно пожимает плечами. Баллончик увесисто ложится в мою ладонь.

– Сама закроешь.

Вот и ладненько. Так даже лучше. Ни от кого не зависеть – это прекрасно, не зависеть от Террановы – все, о чем только можно мечтать.

– Спасибо, Гер…

Но он успел уйти достаточно далеко, чтобы не слышать благодарность, и мои слова, овеянные зеленоватым дымом, кидает за пазуху и уносит к морю мятежный сентябрьский ветер.

Я привычно зажмуриваюсь и не вижу, как металлическая стена гаража пропускает меня насквозь, и почти тысяча километров по воле Германа сжимается до длины моего шага. За несколько секунд я оставляю позади четыре границы и с хрустом впечатываю подошву в битое стекло. В легкие врывается затхлый воздух с запахом прелой листвы и сырой штукатурки. Можно открывать глаза.

Чудесно, думаю я, чудесно. Недаром температура здесь не отличается от уличной – одна стена полностью обвалилась. Потолок над моей головой зияет сквозными дырами в почерневшей дранке и тоже подозрительно провисает. Зато в центре пустой комнаты с тремя окнами, среднее из которых наполовину скрыто вялой паутинной шторой, какой-то шутник распял между двух стульев кумачовый транспарант с призывом прекратить выбрасывать людей на улицу. Не хватает лишь гипсового Ильича, с фирменной хитринкой обозревающего руины светлого будущего. А, вот же он, валяется в осколках собственного постамента…

Осмотр достопримечательностей в мои планы не входит, поэтому я выхожу в мир через провал в стене, включаю беспроводные наушники и прокладываю маршрут. Вокруг – беспросветная промзона, значит, скорее всего, я на Выборгской стороне. До Петроградской отсюда не заоблачно далеко – полчаса, как уверяет доброжелательный механический голос, и я позволяю ему вести меня по узкому Красногвардейскому переулку, плотно запаркованному с обеих сторон, мимо серого бетонного забора, обтянутого колючей проволокой, к чуть более оживленной Кантемировской, где я поднимаюсь на мост и задерживаюсь, чтобы полюбоваться видом на реку. Оба берега щетинятся стрелами подъемных кранов. Я прохожу мимо стекляшки бизнес-центра и шагаю дальше по проспекту Медиков, уткнувшись в телефон. Меня не покидает чувство, будто я по-прежнему в своем родном городе, просто район незнакомый. Но это не так. За очередным перекрестком все резко меняется. Безликие параллелепипеды советского конструктивизма исчезают, уступая место нарядным модерну и эклектике. Высокие угловатые башни одного из зданий возвышаются над площадью настоящим готическим замком. Я сбавляю шаг, чтобы разглядеть его получше, и вдруг мне становится страшно.

Город вдыхает бензиновые испарения, выдыхает запахи многочисленных кафе, обдает ароматами духов и табачным дымом, и все же это их город. Домового и Стивы. С почти мистическим трепетом я заставляю себя идти дальше – точно тем же маршрутом, которым когда-то ходили они, возвращаясь к себе домой. А Жека Лейбниц? Бывала ли она здесь? Да наверняка.

По велению навигатора я сворачиваю во двор, шуршу опавшими листьями, наступаю в лужи. Нужный дом узнаю издалека, будто старинного знакомого – он выглядит так же, как на фотографиях в «Гугле», разве что еще более обшарпан. И – очередное наваждение: конный экипаж у входа, коляска покачивается на рессорах, когда с нее сходит одетый в черное мужчина с бесстрастным лицом и, постукивая тростью, направляется к дому. На его плечи, пышные темные волосы, выглядывающие из-под полей цилиндра и на сам цилиндр ложатся крупные хлопья снега. А в окнах теплится свет керосиновых ламп; там хозяина уже дожидаются рюмка тминного ликера «Кюммель», горячий самовар и потрескивание пластинки с любимым романсом, чтоб его черти взяли.

И если моя теория верна, то именно сюда, в уже разграбленное, но все еще родное гнездо однажды ночью ввалился грязный, окровавленный Стива Гиндис. Ранение причиняет ему боль, но едва ли она сравнима с той, которую он ощущает при мысли о потерянном друге, чье тело так и осталось лежать в заброшенной шахте. Вспоминая лицо последнего министерия с заносчивыми острыми чертами, я думаю о том, что навряд ли такой мог лить слезы и в голос клясть своих палачей. Скорее, собрал все необходимое, чтобы навсегда покинуть тонущий корабль под названием Российская империя, бесшумно спрыгнул за борт, и темные воды Времени сомкнулись над его головой.