И отправил Печкина в полёт – сокрушать стол одинокого Батюшки. Батюшка не стал поднимать слетевшие очки, но очень сильно толкнул столичного гуся обратно к Мастдаю.
Потом поп-расстрига спас очки из-под печкинского берца, поднял свою нечестивую инкунабулу.
– Варвары, – сказал Батюшка. – Прижизненное издание! С автографом и маргиналиями маркиза! Иллюстрации Гюстава Доре!
Врёт, собака, не может такого быть, подумал Печкин и, ловко уйдя от мастдаевской плюхи, тырцнул обидчика в солнечное сплетение…
Месье Арчибальд наблюдал побоище с привычным ужасом. Вышибала Колчак недвижно стоял у двери, сложив руки на груди, словно демон какой, – ведь все финки да кинжалы бойцов лежали у него в особом ящике под замком.
Синильга убежала на лестницу – оттуда было лучше видно.
Наконец бармену надоело.
Грянул выстрел. На такой случай у месье Арчибальда имелись холостые заряды.
Драка стихла, только Матадор всё никак не мог решить, в какой угол бросить Киндера.
– Расслабились – и хватит! – прозвучал одинокий голос бармена. – Матадор, оставь ребёнка!
– Не нато трраттьтя, – сказал Юкка-Пекка. – Отни турраки терруттьтя…
– Об чём колотились-то? – спросил Колчак.
– Да так… Каждый о своём… – отвечали сталкеры. – Для аппетита!
Аппетит действительно проснулся у всех, даже у тех, кто лишился зуба-другого.
– Спасибо. – Мастдай улыбнулся Печкину.
– Это ещё за что? – сказал журналист.
– За то, что по яйцам не пнул, – сказал Мастдай. – А то я как раз открылся…
– Лышенько мени, – сообщил Мыло. – Голова як та чугуняка… Колысь попадётся мне Техас у поли без пилы…
– В следующий раз следи за базаром, – сказал Киндер Матадору.
– Да, реакция у меня уже не та, – грустно сознался Матадор. – А Синильгу ты всё-таки оставь!
– Да я же с Галкой, – оправдался Киндер. – А Синильга… Скучно ей тут… Извини, отец, не рассчитал. Но! Мировую пить будем?
– Будем! – пылко сказал Матадор.
Печкину уже приходилось здесь участвовать в драках, но только один на один. Пока ему везло…
– Ахтунг! – заорал Колчак. – Мазафаку черти несут!
– Не пускай! – крикнул Огонёк. – Мазафаку встретить – к несчастью!
Мазафака относился к особой категории обитателей Зоны – шаманам. Шаманами называли тех, кто шлялся по запустошённой чернобыльской земле без каких-то серьёзных намерений. Шаманы не участвовали в перестрелках, чуяли аномалии без всяких приборов, как-то ладили с монстрами, иногда могли дать сталкеру добрый совет. Или недобрый, по настроению. Или вылечить. Или завести в ловушку. Но людей они, в общем, чурались. Так, толкнут иногда артефакт-другой для поддержания скромных своих запросов…
Мазафака был не простой шаман. Юродивый, можно сказать. Потому что он-то с людьми общался довольно активно – разносил местные слухи и сплетни, щедро дополняя их собственными бредовыми придумками, и отсеять зёрна от плевел было довольно затруднительно…
– Пусти, – властно сказал Матадор. – Нынче нам нужна информация.
– Ребята, – растерянно сказала прекрасная Синильга. – А у нас в подсобке дезодорант как раз кончился…
– Мазафака, стой где стоишь! – дружно замахали руками сталкеры, а Колчак даже покинул свой пост.
Торс шамана был облечён в драную-передраную косуху, которую юродивый в прошлом году снял с простреленного тела дурака-байкера, на спор прорывавшегося в Зону. А с кого он снял штаны, лучше и не представлять. Сроду Мазафака не мылся и даже не умывался; а если и умывался, то какой-нибудь росой из серной кислоты. Или, пожалуй, плавиковой, потому что очень уж походил на зомби.
– Идут, идут! – заголосил шаман высоким детским голоском. – Их много! Их ровно два миллиона семьсот тысяч сто девяносто пять!
Безумцы питают страсть к большим числам.
– Мы слушаем тебя, о мудрейший! – сказал Матадор. – Кто идёт, перечисли поимённо!
И сам испугался неуместной шутки: вдруг юрод и вправду начнёт перечислять до конца недели? Но обошлось.
– Китайцы, – сообщил Мазафака. – Ровно два миллиона…
– Пропусти, – сказал Матадор. – Где идут? Ты сам видел?
– Сам, – закивал шаман. – На блокпосту в Чапаевке.
– Много их?
– Пока всего один, – сознался Мазафака. – Только где один китаец, там и два миллиона семьсот…
– Не надо! – закричал Матадор. – Зачем он пришёл?
– Строить, – сказал Мазафака.
– Что строить? Он гастарбайтер?
– Он да, он работать пришёл… Ходит, меряет всё, в трубку глядит… Мазафака ему теодолит носил! – похвастался шаман.
– И что же он будет строить? – сказал Матадор. Остальные в разговор не лезли, потому что Матадору шаман доверял – наверное, из-за возраста. – Стену будет строить, – гордо сказал юрод. – По Периметру. Великую Чернобыльскую Стену. Высокую – до неба! И широкую – чтобы двум танкам разъехаться!
– Стену? – сказал Матадор. – Это круто. Молодец, шаман, что предупредил нас. А Белого с Топтыгиным ты по дороге не видел?
– Белый ищет, – сказал Мазафака. – А когда найдёт – тут-то всё и кончится…
– Что же он ищет?
– «Сердце ангела», – сказал Мазафака.
Сталкеры загудели. Артефакта с таким названием никто из них не видел, зато каждый знал: найди его – и больше не будет тебе нужды топтать Зону…
– «Сердце ангела» любой ищет, – сказал седой сталкер. – Хоть и не занесено оно в «Энциклопедию артефактов». Но ты же знаешь, что Белый хабаром не интересуется. Он его в руки не берёт и даже глядеть не хочет…
– И правильно делает, – добавил Батюшка.
– Не встревай, религия, – сказал Матадор. – Так что неправдычка твоя, шаман, обманываешь ты народ!
Мазафака не смутился.
– Он сам пока не знает, чего ищет. Но «сердце» и само его ищет. И когда они встретятся…
– Что будет?
– А то и будет, что ничего больше не будет, – сказал шаман. – Дяденька Арчибальд! Я гостинец тебе принёс; дай же и ты мне гостинец!
И сделал шаг вперёд.
Бесстрашные бродяги Зоны раздались по сторонам, отворачиваясь и стараясь дышать ртом.
А когда Мазафака достал откуда-то из глубины страшных своих штанов «гостинец», закричали:
– Осторожно! Бережно неси!
Потому что оказался шаманский дар «сучьей погремушкой». С виду она похожа на примятую банку из-под тушёнки, профан и не взглянет. Но если её слегка ударить…
Вот когда в квартире через стенку слышатся стук молотка, визг «болгарки» и трели электродрели, каждый скажет, что соседи затеяли евроремонт. Поворчит и будет ждать, когда звуки стихнут. Потому что завтра, может, самому придётся докучать окружающим.