Мудрец. Сталкер. Разведчик - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Успенский cтр.№ 118

И Печкин согласился – в конце концов, ему пришлось бы придумывать герою какую-никакую биографию. А тут появился шанс установить подлинную…

Хоть и невелик был этот шанс.

Ничего о себе не знал Белый. Даже имени своего не знал.

– Поедем, – сказал Майору в тот вечер Печкин. – Сразу после Нового года и поедем. Что мы теряем? Зима так и так пропащая. К тому же работа по специальности: журналистское расследование, подкреплённое милицейскими методами… И народ по случаю праздника расслабленный, на разговоры податливый…

– Поедем, – согласился Майор. – Только вот. Ты меня. Поучи как. А то я действительно. С людьми. Как-то разучился. Может. И не умел.

– Делай как я! – махнул рукой журналист. – К тому же клиент платит…

– Мы с тобой, – сказал Майор. – Его крестники. Мы теперь обязаны. Дело чести. Не говори «клиент». Про Белого. А то. Тяжкие телесные.

– Гуманизация ментовского менталитета, урок первый, – сказал Печкин. – Никакой разговор не следует начинать с угрозы. Это может насторожить собеседника… Вот ещё не помешала бы нам легализация…

– У хорошего мента, – сказал Майор. – Ксив должно быть до черта. И они есть. Фотографии. Мыло вклеит.

– Вот, гуманизируешься помаленьку, – сказал Печкин. – И ещё. Мы возьмём туда с собой Черентая…

– Соображаешь, – сказал Майор. – На живца. Только почему. Ты уверен. Что его «демон». До сих пор. Там ошивается.

– А потому что некуда нам больше ехать, кроме как в город Кошкин, – сказал Печкин. – Я и не знал, что есть в России такой город – Кошкин…

– Я тоже, – сказал Майор. – Надо пробить.

– Если существует в России город Мышкин, – сказал Печкин, – то должен где-то быть и Кошкин. Это диалектика, Ватсон.

– Но для начала, – сказал Майор. – Следует опросить. Тех, кто в Зоне. Начиная с Белого. Поехали.

Неизвестный по прозвищу Белый, возраст примерно 30 лет

Право, я затрудняюсь, с чего начать. Осознавать себя я начал там, в санатории «Глубокий сон». То есть сначала я не знал, что это санаторий.

Говорят, что в первые дни я был как младенец, но быстро начал повторять слова за людьми, а потом и связывать эти слова в предложения и фразы.

Каждый день я вспоминал всё новые и новые слова. И не только русские. Я прекрасно понимал, что нахожусь в России, на планете Земля. Я знал, что такое частная нервная клиника. Я понимал, что «Глубокий сон» – клиника дорогая, из чего сделал поспешный вывод, что являлся состоятельным человеком или имел состоятельных родственников.

Профессор Сметанич назвал моё заболевание лакунарной амнезией.

– Ваша память превратилась в кружево, дорогой мой, – сказал профессор. – Но не сплетённое, а вырезное – как вырезают из многократно сложенного листа бумаги снежинки. Не представляю, как можно столь выборочно стирать память. Как в кинокомедии про жуликов: «Вот тут помню, а вот тут не помню». Интересный случай, дорогой мой! Если я пойму, как именно обработали ваши мозги, – все спецслужбы мира поставят мне памятник. Нам с вами… Уж очень вы не похожи на обычных «потеряшек»…

Потом он показал мне видеофильм. В нём рассказывалось о том, как в начале века в России то и дело стали объявляться (чаще всего на вокзалах) люди (главным образом мужского пола, хотя попадались и женщины), совершенно потерявшие память. А также деньги и документы.

Поэтов покидает Муза. А «потеряшек» покинула Мнемозина. Оказывается, я прекрасно знал и эти мифологические имена, и многие другие.

Не знал только своего имени. Не знал имён отца и матери, родственников, названия города или городов, в которых я жил.

Те несчастные, в фильме, иногда находились – либо сами начинали что-то вспоминать, либо родственники и знакомые откликались на объявления в газетах или по телевидению. Но нередко оставались пациентами клиник до конца жизни.

Авторы фильма намекали, что «потеряшки» – жертвы бесчеловечных экспериментов различных спецслужб. После перемен, произошедших в стране (я, оказывается, знал и об этом!), власть утратила контроль над разными секретными лабораториями, поскольку прекратила их финансировать и вообще разогнала. Но некоторые, видимо, сохранились и продолжили свою зловещую деятельность…

Всё это вздор, сказал профессор Сметанич. Причина проста. Умные люди не советуют выпивать в дороге со случайными попутчиками, и они совершенно правы. Клофелин, добавленный в водку, может и вообще убить – но уж память повредит наверняка. И зачастую необратимо… Нам не надо никаких секретных лабораторий, мы и сами управимся…

Но и под эту категорию я не подпадаю.

– А во что я был одет? – спросил я.

– Так, ничего особенного, – сказал профессор. – Среднестатистический костюм. Не фабрика «Большевичка», конечно, – хороший Китай. Нам это ничего не дало. Равно как и фотография по телевизору. Никто не откликнулся. Похоже, никто и не мог откликнуться…

– Почему? – спросил я.

– Потому что ваше лицо изменено пластической хирургией, – сказал Сметанич. – И операция была виртуозной, я консультировался со специалистами. Запрос в МВД тоже ничего не дал – вероятно, вы получали документы до обязательной дактилоскопии или как-то уклонились от неё…

– Выходит, я преступник какой-то?

– Дорогой мой, вы можете оказаться кем угодно. Впрочем, я не думаю, что вы преступник. Скорее жертва… Мы будем тесно сотрудничать и докопаемся до истины – рано или поздно…

Не очень-то он старался. Быстро охладел к моей особе. Иногда только вызывал в кабинет и спрашивал, не припомнил ли я чего-либо.

Занималась мной в основном библиотекарь Кира Петровна. В клинике «Глубокий сон» была неплохая библиотека.

Кира Петровна была пожилая дама гренадерского роста и выправки, с породистым лицом греческой статуи. Всю жизнь она работала с книгами и среди книг, а когда в городе Кошкине оптимизировали библиотечное дело, перебралась сюда, в клинику. Профессор Сметанич старался, чтобы у него работали культурные люди. Там и санитары не зверствовали и вообще не позволяли себе лишнего – у профессора с такими разговор был короткий, а найти другую работу в Кошкине просто невозможно.

Клиника «Глубокий сон» практически была градообразующим предприятием…

Итак, занималась мной только Кира Петровна. И подозреваю, что исключительно по собственной инициативе. Потому что она была идеалистка. Праправнучка декабриста Мошкова. Её семья вовремя переехала из Ленинграда в тихий Кошкин – на всякий случай. Но и тут не зажились родители, не дали им такой возможности…

Вот ведь как странно: я прекрасно помнил и знал историю своей страны – и совершенно не ведал собственной истории…

Кира Петровна, собственно, и воспитала меня. Потому что вся информация, сохранившаяся в моём изуродованном мозгу, не несла в себе никаких нравственных установок. Я был никем. Всё, что заложено в моём нынешнем поведении, получено мной исключительно от замечательной моей наставницы. Потому, должно быть, и кажусь старомодным… Это ведь её была поговорка: «Вы не мучайте друг друга, мы и так живём в аду».