Антон удивленно взглянул на старика.
– Семен Израилевич, у меня с ней вообще ничего. Мы пришли по
делу. Так получилось, что мы оба, не будучи знакомы, вляпались в одну скверную
историю. Сначала вляпались, а потом уж познакомились.
– Ну вот, я всегда говорил, нет худа без добра, – хмыкнул
старик. Достань-ка там ветчинку из холодильника. Нет, вот резать я буду сам. Ты
пока что зеленью займись.
Антон уже в который раз пытался завести разговор о том, ради
чего пришел к старику, но все не получалось. Семен Израилевич был так поглощен
приготовлением завтрака, что, казалось, все прочее пролетает мимо его ушей.
Стоя у раковины с пышным пучком укропа в руках, Антон сделал еще одну попытку:
– Семен Израилевич, я хочу вам показать фотографию.
Возможно, в вашем архиве…
– Подожди, – поморщился старик, – какой архив? Нет у меня
никакого архива. И вообще, такие вещи не обсуждаются на голодный желудок. Я уже
понял, у тебя важный разговор. Но давай сначала позавтракаем спокойно. Ты же
знаешь, я не могу говорить о делах натощак. Если я не позавтракаю, у меня,
между нами, мальчиками, будет громко и неприлично бурчать в животе. Это
отвлекает и не дает сосредоточиться. И перед барышней неловко. Да, а барышня –
прелесть. Есть в ней что-то такое… знаешь, когда она вошла, я сразу вспомнил
полотна старых мастеров… голландская школа, эпоха Возрождения…
Наконец завтрак был готов. Семен Израилевич постелил на стол
белую скатерть, не спеша, со знанием дела, расставил тарелки, разложил приборы.
– Молодые люди, я понимаю, у вас серьезные неприятности, –
сказал он, когда они уселись за стол, – но не стоит думать о них во время еды.
Аппетит лучше не станет, а неприятностей не убавится. Верочка, этой кофейной
чашке сто лет, – он поставил перед Beрой тончайшую, почти прозрачную фарфоровую
чашку. Мой дедушка вез сервиз из Китая в девяносто седьмом году. В восемьсот
девяносто седьмом. Он добирался до Москвы почти месяц. Во Владивостоке у него
украли все деньги, много было приключений. И в Москву он привез черепки вместо
сервиза. Только одна чашка уцелела. И прошла эта чашечка три войны, революцию и
много чего еще. Но уцелела, такая хрупкая, почти прозрачная. Вы, Верочка,
выпейте из нее кофе. Я не суеверный человек, но она приносит удачу.
– Даже страшно держать ее в руках, – улыбнулась Вера.
– А вы не бойтесь. Пейте кофе на здоровье. И взбодритесь,
взбодритесь.
После завтрака все трое закурили, и Антон достал фотографию.
Вера уже видела ее. Антон показал сразу, как только они сели в машину. И все
равно взглянула еще раз.
Старик осторожно, двумя пальцами, взял снимок, поднес совсем
близко к глазам, долго рассматривал сквозь очки. Потом резко встал и, ни слова
не говоря, вышел в другую комнату. Вернулся он минут через пять, сел в кресло и
тихо спросил:
– Антоша, откуда это у тебя?
* * *
Соне очень хотелось мороженого. В ее кошелечке было пять
тысяч. В супермаркете на углу продается ее любимое, сливочное в белом шоколаде,
с орешками. Оно как раз стоит четыре восемьсот.
Дома никого не было. Надежда Павловна ушла на работу,
Верочка отправилась вместе с Курбатовым к какому-то старому адвокату, выяснять
про Федора…
Будет неприятно, если сейчас он заявится, собственной
персоной. У него есть ужасная манера – приходить без звонка. У него вообще все
манеры ужасные. Он начнет выспрашивать, где Вера, и, чего доброго, останется
здесь, будет ее ждать. Вдруг Курбатов проводит Веру до квартиры? И тогда Федор
все поймет… А может, он уже понял? Бандюга, урка несчастный. А эти тоже хороши,
в милиции. Когда она заинтересовалась фотографией особо опасного преступника,
они далее внимания не обратили, не спросили: а где ты его видела, девочка?
Будто и вовсе не хотят ловить. А человека, который застрелил мразь, ловят.
Очень старательно ловят. Конечно, хорошего человека поймать проще, чем бандита.
В том, что убийца сумасшедшего маньяка – человек хороший и
поступил совершенно правильно, десятилетняя Соня Логинова не сомневалась ни
секунды.
Соня надела шорты, футболку, немножко повертелась перед
зеркалом, размышляя, оставить ли волосы распущенными или лучше сделать хвост. С
распущенными красивей, зато с хвостиком удобней и не так жарко. На полочке у
зеркала она заметила свою любимую заколку, большую, удобную, с нарисованным
пятнистым далматинцем. Соня ее без конца теряла, а Надежда Павловна находила.
Вот и сейчас нашла, положила у зеркала.
Она расчесала волосы, собрала их в толстый хвост на затылке.
Нет, так тоже неплохо. Мама сейчас наверняка бы сказала: ты вертишься перед
зеркалом, как будто на бал собираешься, а всего-то в супермаркет за мороженым.
А папа сказал бы: да ладно тебе, она ведь девочка. Кому, как не ей, вертеться
перед зеркалом?..
Когда Соня застегивала сандалии в прихожей, Мотя засуетился,
запрыгал вокруг нее.
– Я потом тебя возьму, – пообещала она, – тебя в магазин не
пустят. Ты же не согласишься сидеть и ждать меня у двери.
Мотя изо всех сил стал крутить хвостом. Наверное, он хотел
сказать, что согласен ждать ее где угодно и сколько угодно, только бы она взяла
его с собой.
– Ты не расстраивайся, я быстро. А мороженого тебе все равно
нельзя, Соня погладила пса по голове. – У тебя от сладкого глаза портятся.
Было жаркое, ясное утро. Соня побежала через пустой двор.
Дети все разъехались. Гулять одной, конечно, скучно. Но все равно лучше, чем
сидеть дома в такую погоду, да еще Федор может прийти в любую минуту…
Она вошла в длинную темную арку, отделяющую двор от площади.
Сзади послышался шум мотора и грохот тяжелого рока. Соня отошла в сторонку,
прижалась к стене арки, чтобы пропустить машину. Темно-вишневый «жигуль»
притормозил рядм с ней. Окна в машине были открыты. Оглушительно орала музыка.
За рулем сидел светловолосый очень бледный мужчина.
– Девочка, ты не знаешь, где здесь ближайшая аптека? –
прокричал он, высунувшись из окна.
– Сейчас из арки направо, через площадь, и первый переулок
налево, – стала объяснять Соня,
– Что? Не слышу! – Мужчина старался перекричать музыку.
На заднем сиденье Соня увидела худую, коротко стриженную
женщину в майке с открытыми плечами.
– Девочка, ты не ему, ты мне объясни, – женщина тоже
старалась перекричать музыку, – у него сердце прихватило, а я машину водить не
умею. Срочно нужен нитроглицерин.
– А вы сделайте потише, – сказала Соня.
– Что? – переспросила женщина. – Подожди, не убегай, я
выйду. У нас радио заело… Задняя дверца приоткрылась. «Странные какие, – успела
подумать Соня, – такой молодой, и уже сердце…»