Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Юрчак cтр.№ 74

Страница

Общение не ограничивалось кругом друзей и знакомых, могло включать совершенно незнакомых людей и даже могло ограничиваться одним вечером или одной поездкой на поезде. В пространстве общения человек мог на время стать своим; и наоборот, человек, который общаться отказывался, никогда «своим» не считался. Как замечает Кротов,

В период позднего социализма практики общения в средах своих или дружеского общения стали особенно распространенными и свободными. Благодаря этим практикам изменялись пространственно-временные координаты социализма, а также социальные отношения, публики и субъектности граждан, в нем существующих. Некоторые виды этих практик, в описании Кротова, включали «многочисленные застолья, посиделки, трепы, выпивоны… всевозможные праздники и дни рождения, отмечаемые на работе и дома… Одним из высших отправлений культа общения стал Голубой огонек (отчасти и КВН, Кабачок “13 стульев”)» .

Для многих принадлежность к публике своих, предполагающая постоянное общение, была важнее и ценнее других взаимоотношений или успехов в профессиональной сфере. Как уже говорилось, общение в профессиональном и непрофессиональном контекстах обычно тесно переплеталось — как в случае с физиками-теоретиками, описанными выше, чья социальная среда была построена на принципах, выходящих далеко за институциональные рамки исследовательских институтов. Как отмечают Вайль и Генис, в 1960-х годах

Остракизм «своих» был более грозной силой, чем служебные неприятности .

Общение не могло вестись на авторитетном дискурсе, однако во многих контекстах, где авторитетный дискурс производился, общение занимало доминирующее положение — и среди членов комсомольских комитетов, и среди райкомовских работников, и среди референтов ЦК (см. главу 3).

В этих контекстах публики своих формировались по отношению к авторитетному дискурсу и воспроизводились перформативно, посредством многочисленных форм общения, включая постоянную оценку человека на принадлежность к «своим» (то есть на одинаковость его и вашей вненаходимости по отношению к авторитетным высказываниям). Говоря о перформативном характере «кухонных разговоров» (одного из жанров общения) в последние годы советской эпохи, в середине-конце 1980-х годов, Нэнси Рис замечает, что этот жанр являлся не деятельностью, «которая описывает процесс создания ценностей», а деятельностью, «в ходе которой и посредством которой на деле создаются социальные ценности» . Этот тезис можно применить ко всем формам и практикам общения, включая и те, в которых разговора как такового не происходило, и те, которые выходили за рамки «кухонных», «частных» или неформальных отношений. Для всех социальных сред, описанных в этой главе, важным было не просто чтение определенных книг, слушание определенной музыки или обмен определенными идеями, но, не в меньшей степени, участие в самом процессе постоянного, спонтанного и неструктурированного общения. Книги, музыка или идеи в этом процессе были порой важны не просто сами по себе, а как технологии, позволяющие общению формироваться и развиваться. Так же обстояло дело и с темами конкретных дискуссий: порой наиболее важным элементом в них были не темы, а природа того времени, которое проводилось вместе, и того интерсубъектного состояния, которое возникало в результате. Это время и это состояние были открытыми и не подлежащими особому планированию — в смысле обсуждаемых тем, длительности и результатов общения, а порой и его участников. Например, для членов археологического кружка, как мы видели выше, «общение в различных формах стало самоцелью», и они «посвящали ему все свободное время» . Те же самые качества характеризовали и общение в кафе «Сайгон». Здесь можно было общаться так, чтобы оказаться в особом интерсубъектном состоянии, которое было ценно само по себе, независимо от темы (хотя, как мы видели, тема тоже могла быть более или менее важной). Эти черты общения были одинаково важны и в среде комсомольцев, и в литературном кружке «Дерзание», и в кругу физиков-теоретиков, и в ленинградской рок-тусовке, и в бесчисленном количестве других публик и контекстов.

Общение в этих средах действительно было чем-то гораздо большим, чем коммуникация или обмен мыслями между отдельными индивидуумами. Благодаря общению здесь формировались особые формы интерсубъектности, которые не описать через такие понятия, как «сообщество», «социальность» или «публичная сфера», — наше понятие публики своих подразумевает именно такое интерсубъектное состояние . Жизнь каждого участника общения подчас становилась настолько тесно переплетена с жизнями других участников, что интерсубъектность пространства проявлялась как необычная, квазиродственная близость. По словам одного из бывших членов археологического кружка, атмосфера внутри этой среды была «семейная, ну не семейная, а вот когда люди родные, близкие. […] Это для меня до сих пор так. Не родственники, а вот свои, близкие, любимые все. И все друг для друга готовы сделать все, что можно» . Другой участник кружка вспоминает, что у нее выработалось «очень устойчивое отношение к этому кругу людей как к своим очень близким, родным людям. Я ощущаю на самом деле больше, чем кровное родство, там. У меня есть братья и сестры, я их тысячу лет не вижу, и которые существуют бог знает где» . Еще один участник кружка вспоминает: «Мы уже просто родные, это уже почти как родственники… это совершенно другой уровень» .

Другой дополнительной «ценностью», создаваемой в процессе общения, было создание бесконечного количества новых миров, которые тоже занимали положение вненаходимости по отношению к советскому авторитетному дискурсу в пространственном, временном и смысловом отношении. Инна, например, так описывает практику общения среди людей ее круга:

Мы говорили об эстетике, о Толстом и Пушкине, о поэзии, о Бродском, о Сосноре ^[138]… Мы много разговаривали, просто много разговаривали. Ходили по городу и разговаривали об архитектурных стилях, о модерне. Гуляли по дворам и лазили по крышам, и все время о чем-то говорили… Где-то в 1981–82-м году мы стали интересоваться религиозными темами, и об этом тоже говорили. Кто-то понемногу начинал креститься. Еще мы разговаривали на всякие безумные историко-философские или религиозные темы. И постоянно спорили… Мы читали «Миросозерцание Достоевского» Бердяева. Нам было важно все переписывать от руки со старых редких изданий, со старым алфавитом, орфографией, пунктуацией… Еще мы говорили, например, о растениях и цветах… просто потому, что для нас все остальное было не важно.

Страница