То, что воображаемый Запад был неотъемлемой частью советского контекста, проявилось не только в некотором разочаровании советских людей, впервые оказавшихся в западных странах и столкнувшихся там с бытовой прозой западной жизни, но и в том особом внимании, с которым они старались отыскать все больше примеров этой прозаичности, одновременно поражаясь ей. Василий Аксенов писал о похожих открытиях и разочарованиях среди советских эмигрантов своего поколения, столкнувшихся с Америкой десятилетием ранее. Когда-то, в Советском Союзе 1950–1960-х годов, воображаемая Америка была частью жизни его круга. Она была веселым, беспечным миром, наполненным причудливыми именами, звуками и образами. Им казалось, писал Аксенов, что Америка — это
…самый что ни на есть перекресток универсального космополитизма, [где] сводка погоды на ТВ непременно сообщает о температуре воды в Ницце, о глубине снежного покрова на Килиманджаро, а в новостях рассказывается о новых ботинках испанского короля, о придворных интригах при ЦК компартии Китая, о продвижении марксизма в глубь Новой Гвинеи и т.д.
Понятие скуки не имело к этому образу никакого отношения в принципе:
Как может быть скучно в городе с именем Индианаполис или в штате со свистящим, словно ветер приключений, названием Миннесота? И далее — полыхающие в ночи рекламами острова сервиса: PIZZA HUT, BURGER KING, EXXON, K-MART, GRAND UNION, огромные паркинги, редкие фигуры, идущие к машинам, движение светящихся фар…
Но столкновение с реальной Америкой разрушило воображаемый мир:
Многие эмигранты признавались, что они были совершенно ошеломлены феноменом американской скуки… [когда] вдруг выясняется, что все это — рутина, глухомань, одиночество. Лос-Анджелес, Калифорния, Голливуд, Сансет-бульвар… Воображение, даже не особенно развитое, бьет копытами, готовится в полет, как конь Пегас, и вдруг опадает мокрой тряпкой — вымершие после заката улицы, «эффект нейтронной бомбы», уныние, рутина
.
Когда сталкер наконец приводит героев книги Стругацких
[215] к заветной комнате в центре Зоны, они, к своему удивлению, не находят там ничего особенного. Однако сталкер требует держать это открытие в тайне, чтобы не дать другим потерять надежду
. Реальный западный мир, с которым столкнулось последнее советское поколение, оказался даже менее похож на советский воображаемый Запад, чем это казалось аксеновским эмигрантам предыдущего десятилетия. Разница была в историческом контексте — в том, каким образом осуществлялась встреча с Западом и прощание с СССР. Эмигранты 1970-х годов уезжали насовсем, сжигая мосты, а в конце 1980-х — начале 1990-х делать это было не обязательно. С другой стороны, для тех, кто уезжал в 1970-х, за границей оставался вполне реальный, мощный Советский Союз, а для тех, кто ездил по заграницам в начале 1990-х, Советского Союза на карте больше не было… Теперь, после распада СССР, воображаемый Запад был утрачен не только для эмигрантов, но для всех бывших советских граждан. И утрачен он был навсегда. Вместе с ним были утрачены и все те среды и публики своих, наполненные альтернативными смыслами, творчеством и дружбой, неотделимые от реального социализма и необходимые для формирования внутри него «нормальной» жизни. Самым ошеломляющим открытием было то, что воображаемый Запад и другие воображаемые миры стали исчезать по тем же причинам, что КПСС и вся советская система. Теперь и на то, и на другое можно было оглянуться с одинаковым изумлением во взгляде. Герой романа Пелевина Generation П, размышляя о советском прошлом с позиции постсоветских 1990-х, жалеет об исчезновении именно этих воображаемых миров, которые он называет «паралелльной вселенной». Он вдруг осознает, что многое из того,
что когда-то [ему] нравилось и трогало его душу, приходило из этой параллельной вселенной, с которой, как все были уверены, ничего никогда не может случиться. А произошло с ней примерно то же самое, что и с советской вечностью, и так же незаметно
.
Глава 6.
РАЗНОЦВЕТНЫЙ КОММУНИЗМ.
King Crimson, Deep Purple, Pink Floyd
[216]
Но в те дни в языке и в жизни вообще было очень много сомнительного и странного. Взять хотя бы само имя «Вавилен», которым Татарского наградил отец, соединявший в своей душе веру в коммунизм и идеалы шестидесятничества. Оно было составлено из слов «Василий Аксенов» и «Владимир Ильич Ленин». Отец Татарского, видимо, легко мог представить себе верного ленинца, благодарно постигающего над вольной аксеновской страницей, что марксизм изначально стоял за свободную любовь, или помешанного на джазе эстета, которого особо протяжная рулада саксофона заставит вдруг понять, что коммунизм победит. Но таков был не только отец Татарского, — таким было все советское поколение пятидесятых и шестидесятых, подарившее миру самодеятельную песню и кончившее в черную пустоту космоса первым спутником — четыреххвостым сперматозоидом так и не наставшего будущего.
Виктор Пелевин
Идеологическое оружие
Западная рок-музыка была не просто популярна среди советской молодежи 1970-х годов — она стала неотъемлемым элементом советской культуры, частью повседневности. Эта музыка была настолько своей для большинства молодых людей и настолько не воспринималась ими как что-то чужеродное и экзотическое (в отличие от джаза в более ранние периоды), что к концу 1970-х годов партийное руководство осознало, что популярность этой музыки простым подражательством Западу со стороны кучки незрелой молодежи уже не объяснишь. Вопросов было множество. Почему советская молодежь слушает эту музыку в таких количествах? Как она ее понимает? Как ее распространение влияет на идеологическое воспитание молодежи? Задается ли молодежь вопросом о моральных ценностях и взглядах западных рок-звезд?
Чтобы ответить на эти вопросы, в начале 1980-х годов под руководством двух известных социологов молодежи, Светланы Иконниковой и Владимира Лисовского, в молодежных аудиториях в разных уголках страны прошли дискуссии о рок-музыке. В ходе этих дискуссий социологи пытались вызвать аудиторию на диспут, делая различные провокационные заявления. Они говорили: в современном мире идеологическая борьба между капитализмом и социализмом достигла апогея, поэтому рок-музыку нельзя рассматривать как чисто культурное явление, не отдавая себе отчет в том, что она является идеологическим орудием мирового капитала. Социологи приводили в пример известных рок-музыкантов, поменявших, по их словам, былые прогрессивные взгляды на реакционные буржуазные убеждения. Например, утверждали социологи, всемирно известные Джоан Баез и Боб Дилан, ранее записывавшие «песни протеста», включая песни против войны во Вьетнаме, к концу 1970-х годов изменили своим политическим взглядам и перешли в лагерь империалистов и приняли участие в антисоветской пропаганде. К досаде социологов, их высказывания, сделанные в жанре авторитетного дискурса, не особенно трогали молодежные аудитории. Вместо дискуссии они натыкались на один и тот же вопрос: «А почему нас должна волновать связь музыки с политикой?»
Завершив поездку, социологи пришли к пессимистическому выводу: советской молодежи сегодня присуща опасная наивность в политических вопросах и неспособность распознавать прямую связь между буржуазной культурой и политикой антикоммунизма.