Бывшие люди. Последние дни русской аристократии - читать онлайн книгу. Автор: Смит Дуглас cтр.№ 55

Анна, всегда уповавшая на волю Господа, в конце концов смогла примириться и с этой потерей. Некоторые местные бабы даже прозвали ее «счастливой матерью». «Где же счастье?» – удивлялась Анна. «Счастье, что в страданиях детей у тебя свеча все время Богу горит», – отвечали ей.

«Праведники еще есть на Руси, – писал ковровский епископ Афанасий, – которые молят Господа о ее спасении. Если бы не было праведных, Господь уничтожил бы нас. Вот, например, у меня есть знакомая Сабурова Анна – жена бывшего петербургского губернатора. Она лишилась в революцию мужа и отца, в 1932 г. арестовали двух ее сыновей, сама больная, но ни в одном письме ко мне она не возроптала на Господа».

Горе из-за смерти Бориса усиливалось тем, что Анна теперь была одна. Ночью 22 февраля 1938 года арестовали Ксению. Ее заключили в бывшем женском монастыре во Владимире, где она заболела. Сначала отекли ноги, затем все тело и даже лицо. У нее был ужасный понос и гнойные раны по всей голове, ей пришлось остричь волосы. В конце сентября Ксению перевели в Иваново. Здесь следователь по фамилии Белеков жестоко ее бил. Бил по лицу, разбил губы и выбил несколько зубов, таскал по комнате за волосы. Он требовал, чтобы Ксения призналась в своих преступлениях, а она не понимала, в чем ее обвиняют. Так прошло несколько недель. Во время избиений Ксения старалась не терять сознания и не сказать чего-то, что могло бы бросить на кого-то тень. Свою вину она узнала только на суде в начале октября: шпионаж и контрреволюционная деятельность (ст. 58, п. 6). В качестве доказательства следователи указывали на ее брак с Пейджем и найденные у нее при обыске несколько немецких марок, присланных теткой, жившей за границей. Ее признали виновной и приговорили к десяти годам лагерей. «Не показала, что поражена, – рассказывала Ксения. – Только стало холодно спине и губы не шевелились. Сказали, что надо подать на апелляцию. Подала. На приговоре написала, что не согласна с обвинением».

21 ноября Ксения получила от матери письмо, помеченное «№ 2». (Письма нумеровали, чтобы получатель узнавал о недоставленных.) Известие о смерти Бориса поразило Ксению как удар молнии. В ответ она писала: «То, что со мной теперь, как-то отошло на второй план. Все это не так важно и кажется маленьким». Ксения не могла перестать думать о Борисе, видела его каждую ночь во сне. Утрата заставляла ее чаще думать о Юрии и все больше о нем беспокоиться. Она, как и мать, продолжала верить, что он жив.

В конце 1938 года Ксения узнала, что ее отправляют в лагерь на север. Она попросила мать прислать нижнее белье и калоши без каблука. В конце концов Ксения оказалась в Плесецке Архангельской области. Это было гиблое место. Лагерь был полон блатных, которые потешались над Ксенией, называя ее «княгиня Македонская». Зимой бывали сорокаградусные морозы. Ее поставили возить бревна на строившуюся железную дорогу и выдавали четыреста граммов хлеба, на ногах у нее не было ничего, кроме хлопчатобумажных чулок и лаптей. Тяжелая работа и ужасные условия жизни быстро подорвали здоровье, ее признали временно непригодной для рабочей бригады и назначили усиленный паек. Вскоре ее опять отправили на лесные работы, но она не могла вырабатывать норму, и ее посадили в карцер, где почти не кормили; продукты, которые присылала Анна, лагерная охрана забирала себе. Когда ее выпустили из карцера, некоторые заключенные помогали ей выполнять норму, давая передохнуть и согреться у костра. Такой круговорот – лесоповал, болезнь, отдых, восстановление сил, лесоповал – продолжался всю зиму и весну 1939 года. Однажды Ксения была на пороге смерти и выжила благодаря заботам других заключенных, продуктам, которые присылали мать и дядя Павел (кофе, варенье, молоко, консервированные овощи; значительная часть до Ксении не доходила), и ворчливому сочувствию лагерной охраны.

Той весной Анна была занята заботами о Юрии. Она и ему посылала посылки, которые возвращались «за ненахождением адресата». Уже два года от него не было ни слова, но она все еще надеялась и продолжала писать письма лагерному начальству и в московское Главное управление лагерей.

В конце мая Ксения воспряла духом. Она узнала, что дела некоторых заключенных, приговоренных в Иваново в одно время с ней по похожим обвинениям (ст. 58, п. 10), пересмотрены, и они признаны невиновными. Ксения собиралась подавать апелляцию и надеялась на удачу. Незадача заключалась в том, что апелляцию надо было подавать в трех экземплярах, а в лагере не было писчей бумаги.

Душевный подъем Ксении объяснялся также тем, что ей удалось установить хорошие отношения с другими заключенными. Весь июнь и июль она работала на лесоповале, обрубая сучья и снимая кору с поваленных деревьев. Это была нелегкая работа, но Ксения с ней справлялась благодаря мужчинам, которые ей помогали. Один из них был турок, но она называла его «вавилонцем». Он забирал у нее топор, когда она уставала настолько, что не могла продолжать работу, заканчивал ее норму и делился с ней своей пайкой. Однажды его поймали в тот момент, когда он давал ей деньги, и отправили в карцер. Он «деспотичный, красивый, умный, бурный, добрый» – писала Ксения матери. Она была уверена, что умерла бы в лагере, если бы не «вавилонец» и еще несколько мужчин, которых там встретила.

Анна, которая никогда не бывала в лагере, не могла этого понять и, несмотря на все случившееся с ее семьей, тревожилась, что Ксения сблизилась с нехристем турком.

Все лето и осень надежды Ксении на освобождение укреплялись. В августе были освобождены шесть заключенных; в октябре – тридцать шесть. Предчувствие свободы обострило желание быть дома с матерью. Наконец в декабре удалось достать бумагу. Негнущимися пальцами, привыкшими целыми днями держать топор, Ксения написала апелляцию. И стала ждать.

«Жить, товарищи, стало лучше, – объявил Сталин в 1935 году, – жить стало веселее». Эти слова стали главным девизом середины 1930-х, краткого трехлетия между завершением первой пятилетки и началом Большого террора. Для миллионов советских граждан это так и было хотя бы потому, что тяжелые потрясения, вызванные насильственной коллективизацией и форсированной индустриализацией, завершились. В сравнении с кошмаром «великого перелома» жизнь действительно стала лучше.

В том же году, когда появился этот лозунг, газета «Комсомольская правда» запустила серию статей о «науке ненависти», в которой приняли участие такие известные писатели, как Максим Горький и Илья Эренбург. Ненависть, как они утверждали, вовсе не предосудительна, но заслуживает взращивания и всяческого поощрения, «поскольку человек, не умеющий страстно ненавидеть, едва ли сможет страстно любить». В статье «О воспитании чувства ненависти» объяснялось, какой именно вид ненависти надлежит культивировать: «Без зоркости и бдительности, без умения распознавать маскирующегося врага, без сознания того, что безобидных, ручных врагов в природе не бывает, а тем более в природе классовой борьбы, без всего этого нет и не может быть большевистского воспитания молодого поколения». Это был не теоретический постулат, но «суровый и благородный закон»: «Если враг не сдается, его уничтожают».

Тем временем для советских граждан открылись рестораны (ранее только иностранцы могли наслаждаться этой роскошью), в обиход вернулись джаз и фокстрот, наступил расцвет советской оперетты. В магазинах снова появились шелковые чулки, был снят запрет на рождественские елки. Смягчилась государственная риторика в отношении «бывших людей» и лишенцев. В 1935 году Сталин заявил: «Сын за отца не отвечает». Эти слова миллионы униженных и опороченных взяли на вооружение в борьбе за возвращение своих гражданских прав. Кульминации новый идеологический поворот достиг при принятии сталинской Конституции 1936 года, которая гарантировала равноправие всех граждан «независимо от расовой и национальной принадлежности, пола, вероисповедания, образовательного ценза, оседлости, социального происхождения, имущественного положения и прошлой деятельности». Сталин отверг поправку, ограничивавшую в правах «бывших людей», священников, белогвардейцев и всех «не занятых общеполезным трудом». «В отличие от буржуазных конституций, – сказал он, – проект новой Конституции СССР исходит из того, что в обществе нет уже больше антагонистических классов».