Закат империи. От порядка к хаосу - читать онлайн книгу. Автор: Семен Экштут cтр.№ 46

Страница

Мария Клавдиевна оказалась в весьма двусмысленной ситуации. Ее имя, положение в обществе, княжеский титул и огромное богатство не шли ни в какое сравнение с именем начинающего редактора. Поэтому в глазах общества именно княгиня Тенишева несла моральную ответственность за все прошлые и будущие выходки Дягилева на страницах «Мира искусства»: никто не хотел верить, что все без исключения публикуемые на страницах журнала материалы не были предварительно согласованы с Марией Клавдиев-ной и издаются без ее ведома и согласия. «С некоторыми людьми мне пришлось иметь объяснения самого тяжелого характера, расплачиваясь за чужую вину» ^[298]. Хорошо воспитанной светской женщине претила манера Дягилева вышучивать и высмеивать всех и вся, «задевая людей за самые чувствительные струны» ^[299]. Дав Дягилеву немалые деньги, княгиня получила взамен одни лишь неприятности, которые сыпались на Марию Клавдиевну с двух сторон: как со стороны непокорного редактора, так и со стороны недовольных его выходками читателей. Ситуация усугублялась еще и тем, что наиболее известные и лично знакомые с княгиней Тенишевой художники из объединения «Мир искусства» в высшей степени нелестно отзывались о ней как о женщине. Константин Андреевич Сомов, в декабре 1898 года встретившийся с княгиней в Париже, в письме к своей близкой приятельнице художнице Елизавете Званцевой нарисовал весьма выразительный словесный портрет Марии Клавдиевны. Зоркий взгляд портретиста-психолога отметил красоту и любезность княгини, отличный туалет, «хорошо подвешенный язык» и полное отсутствие женского обаяния: «Она красива… но почему-то не имеет никакого женского шарма и потому не опасна для разборчивого и требовательного мужчины» ^[300]. Ещё более жёстко и пристрастно по отношению к Тенишевой-женщине высказался Александр Бенуа: «Ни "с виду", ни "по содержанию" мне Мария Клавдиевна не нравилась; я никак не мог согласиться, что репутация "красавицы" была ею заслужена. Правда, она была высокого роста, а по сложению могла сойти за то, что в те времена называли belle femme (красавицей); она обладала "пышным бюстом" и довольно тонкой талией. Но во всем этом не было никакого шарма. Черты ее лица были грубоватые, нос с горбинкой выдавался слишком вперед, рот был лишен свежести, а в глазах не было ни тайны, ни ласки, ни огня, ни хотя бы женского лукавства. Еще менее мне был по душе ее нрав. Благодушие Марии Клавдиевны, связанное со склонностью к веселью, ее "душа нараспашку", казалось, должны были бы очаровывать, но, к сожалению, всему этому недоставало какой-то "подлинности" и не было чуждо известной вульгарности, никак не вязавшейся ни с ее титулом и ни с ее горделивой осанкой. Мария Клавдиевна, если и принадлежала по рождению и по своим двум бракам к тому, что называется высшим обществом, и обладала той долей образования, которая полагалась в этом кругу, однако в манерах, в разговоре и в самых оборотах мысли она обнаруживала нечто "простецкое", а "хлесткость" ее мнений никак не соответствовало тому, что дается хорошим воспитанием» ^[301]. Впрочем, Александр Николаевич старался быть объективным и не смог умолчать о том несомненном успехе, которым княгиня пользовалась у российского «Великого Инквизитора» ― обер-прокурора Святейшего Синода, члена Государственного совета и статс-секретаря Его Императорского Величества Константина Петровича Победоносцева, любившего вести с ней продолжительные беседы. «Марию Клавдиевну нельзя было зачислить в категорию скучных светских дам или претенциозных "синих чулок". В ней не было и тени жеманства или того, что тогда еще не называлось снобизмом» ^[302].

Почему же два незаурядных художника так настойчиво и обстоятельно отмечали отсутствие у княгини женского очарования? Складывается впечатление, что они сознательно стремились убедить как окружающих, так и самих себя в том, что их настороженное и недоверчивое отношение к чистоте намерений известной меценатки было оправданным. Мирискусники не верили в то, что княгиней движет только любовь к искусству. Константин Сомов был категоричен: «Истинного понимания и любви и серьезного интереса в этом меценатстве нет» ^[303]. Александр Бенуа полагал, что движущим мотивом всей благотворительности Тенишевой является стремление разведенной женщины реабилитироваться в глазах высшего общества. «Возможно, что в будущем рисовалась перспектива быть принятой ко двору, а это послужило бы ей чем-то вроде реабилитации после того, что она, разведясь со своим первым мужем, заняла в петербургском обществе несколько щекотливое положение» ^[304]. Неприязнь знаменитого мирискусника к княгине была столь сильна, что Бенуа не постеснялся в своих мемуарах коснуться исключительно деликатной темы, сделав весьма прозрачный намек на то, о чём иной мемуарист предпочел бы умолчать. «Немудрено также, что между супругами происходили частые столкновения, и они стали учащаться по мере того, что Тенишев, женившийся по безумной страсти, стал к Марии Клавдиевне охладевать, что опять-таки совершенно понятно уже потому, что всем домогательствам влюбленного человека она противопоставляла не только холодность, но и едва скрываемое отвращение. Об этом непреодолимом отвращении она не стеснялась говорить с нами и даже напирала на это, быть может, не без тайной мысли, что тем самым она доставляет утешение своей подруге Киту Четвертинской» ^[305].

Разумеется, Мария Клавдиевна не могла не почувствовать такого к себе отношения. Прагматичный и хорошо знающий жизнь князь Тенишев оказался прав: от Марии Клавдиевны мирискусникам нужны были только деньги. Чашу терпения переполнила карикатура «Идиллия (Корова, которую доят разные прохвосты)» известного в то время художника Павла Егорьевича Щербова, опубликованная в журнале «Шут» в 1899 году. На злой карикатуре были изображены Лев Бакст (в виде петуха), Сергей Дягилев (доит корову), Дмитрий Философов, Михаил Нестеров, княгиня Тенишева (в виде коровы с большим выменем), Илья Репин, Савва Мамонтов (в виде мамонта). Карикатура хорошо запомнилась современникам. В 1939 году Михаил Васильевич Нестеров вспомнил о ней в разговоре со своим близким другом: «Изобразил Тенишеву, как ее доят мирискусники. Княгиня высокая была, огромная, породистая. Корова — похожа на Тенишеву удивительно, а корова, настоящая корова. Дягилев, в виде бабы, повязанный платком, доил ее. Корова оставила след. Петушок задорный клюет в нем зернышки. Петушок — вылитый Бакст. А я поодаль, в виде Христовой невесты, вышиваю в пяльцах шелками» ^[306]. Карикатура попала точно в цель. В артистической натуре Дягилева мирно уживались обаяние и цинизм, аристократизм и бесстыдство, гений и беспутство. «Я, во-первых, большой шарлатан, — писал он своей мачехе, — хотя с блеском, во-вторых, большой шармер, в-третьих, большой нахал, во-четвертых, человек с большим количеством логики и малым количеством принципов» ^[307]. В январе 1899 года Константин Сомов, ставший свидетелем дягилевской манеры общения с княгинями Тенишевой и Святополк-Четвертинской, писал: «Сережа в Париже оседлал и заговорил княгинь так, что они прямо млеют от него…» Сомов прозорливо разглядел потребительское отношение Дягилева к княгиням. Сергей Павлович «желает властвовать и надеть свой намордник на этих баб» ^[308].

Страница