Де Бюсси - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Матвиенко cтр.№ 52

Но больше всего угнетали скука и безделье. Без интернета, машины и мобильного телефона я тем не менее жил в шестнадцатом веке куда более насыщенной жизнью, чем в двадцать первом. Практически каждый день был наполнен событиями, новостями, если их не хватало, мое окружение непременно искало развлечений, точнее – приключений на пятую точку и, как правило, находило, причем в результате таких развлечений отдать Богу душу казалось проще простого, некоторые, собственно говоря, и вправду ее отдавали.

Да, Матильда уступает в скорости «Харлею», но в целом я проводил в движении куда больше времени, чем в бытность атташе по культуре. Самолет еще быстрее мотоцикла, но ты просто сидишь в кресле авиалайнера, дремлешь или убиваешь время, вперившись в планшет.

Полная пассивность вышибла меня из колеи. Я разучился ничего не делать!

Вавельский дворец и крепость – город в миниатюре, здесь есть всё, даже небольшая тюрьма – для личных узников короля или особых персон. Правда, условия совершенно не графские.

Мой единственный канал связи с миром – болтливый тюремщик Станислас. Когда наступали часы его службы, а старший офицер городской стражи, над ним начальствующий, попадался нестрогий, Станислас непременно гремел ключами моей камеры и заходил проверить, надежно ли заперт самый опасный преступник Польши – насильник трактирщиц.

Служба в тюрьме не располагает к подвижности. Темно-бордовый кафтан Станисласа, похоже, не застегивался никогда, физически не вмещая острое пузо огуречной формы. Туповато-добродушное лицо толстяка неизменно сияло глуповатой улыбкой.

От него узнал: побег короля остается по-прежнему событием года. После Генриха я считался самой известной фигурой, связанной с дворцовым скандалом, народная молва приписала мне уже не четверых, а десятки убитых, счет раненых шел на сотни, будто я пробивался к туннелю с пулеметом наперевес. Я снова и снова пересказывал Стасу про свои стычки в Польше: под Лодзью, две у Люблина, дуэль у Казимежа и, наконец, про ту злополучную ночь. Пентюх внимал, отворив рот, точно так же дети слушают одну и ту же сказку десятки раз на ночь, и им не надоедает. В качестве платы он сообщал мне краковские новости, разумеется, только общедоступные, протиснувшиеся в сонное сознание увальня; хорошей памятью и красноречием стражник не отличался, порой нес откровенную чушь, заставляя переспрашивать и уточнять десятки раз, пока не докопаешься до истины. Это все же более творческое занятие, чем созерцать единственное оконце под потолком, мрачные серо-черные стены с потеками сырости и пятнами плесени, следить за крысиной возней.

Из мебели в камере только деревянный топчан, Станислас подсаживался, не смущаясь ни моего амбре, ни выхлопа из дыры в каменном полу, куда я справлял нужду.

– Значицца, э-э-э… Паны решили до мая чекать.

– Чего ждать?

– Круля.

– Будут выбирать нового короля?

– Не-а, чекать. Стары приедет.

– То есть до мая будут ждать возвращения старого короля – Хенрика Валезы. Верно?

– Так ест, пан француз.

– А потом?

Столь далекая перспектива, как май 1575 года, тюремщика не заинтересовала, и он только пожал плечами. Мне, похоже, предстояло зимовать в этом подвале. Зимой тут наверняка очень холодно. Протяну ли до весны, чтобы быть торжественно повешенным?

– А про меня что говорят?

– Разное. Синицкого пана брат в Вавеле был.

– И что хотел Синицкий-брат?

– Известно что.

– Что именно, Станислас?

– Крови вашей, пан француз. Или головы.

Если верить единственному информатору, охочие до моей смерти залетали в Краков с завидным постоянством. Странно, что здесь никто на меня не покушался. Во Франции, где законодателем смертоубийственных обычаев долгое время пробыла Екатерина Медичи, наверняка бы попытались отравить. Хотя здесь такая баланда, что яд просто растворится в этой мешанине, а протестовавший первые четыре недели желудок переварит теперь, наверно, и цианид, приняв его за витамины.

Если Станисласа переведут на другую службу, я сдохну от тоски и одиночества. Меня никто не навещал. Никто не допрашивал. Не выдвигал обвинений. Меня даже не пытали в этом зловещем средневековом подвале. Хотя такая одиночка – самая изощренная пытка. Соседние камеры пусты, потому что все узники Сигизмунда отдали концы либо были переведены в городскую тюрьму, аналог нашей Бастилии, а Генрих никого не упек за решетку.

Не осталось больше в Вавеле не только других заключенных, но и французов. Дворяне и прислуга убыли, а пара-тройка французских челядинов, устроивших в Кракове личную жизнь, съехала из замка. Но де Бреньи и де Сен-Люк наверняка посетили бы меня до отъезда, стало быть, им не позволили. Как и другим – друзьям и врагам, вторых больше.

Отблеск осеннего солнца угасал в оконце, камера погружалась во тьму, лишь отсвет далекого факела позволял чувствовать – я еще не ослеп.

Бесцельно пропавший день сменялся другим, столь же пустым и никчемным. Радзивилл украл у меня часть жизни, она утекла сквозь песок времени… Получи я свободу, просто вызвал бы негодяя на дуэль! Хотя какой теперь из меня фехтовальщик, шпага вывалится из ослабевших рук после первого же выпада.

Много раз перемалывал в голове последний диалог с Радзивиллом, особенно неприятный момент, когда его гладкая физиономия исказилась ухмылкой при упоминании о моем промахе в особняке. Он действительно знал о проникновении заранее и умело снял подозрения с маршалка, готовившего эскападу, или получил сведения о моей авантюре позже, а при случае не упустил возможность поиздеваться надо мной, выставив круглым дураком?

Или есть зерно правды в рассуждениях литовского магната? Генрих, наверно, согласился бы с Радзивиллом: от меня сплошные неприятности. Быть может, так и не вписался в этот мир. Вроде и действовал по правилам, но постоянно выпадало гладить судьбу против шерсти.

И наплевать!

Я вскочил с топчана, вызвав панический крысиный писк. Тюрьма разрушает мое тело, но никогда не сломает дух! Не унижусь до самокопания, а тем более до самобичевания. Высижу в этом вонючем сарае сколько придется и не сдамся! Пусть сдохну, но не приму навязанные мне правила игры!

Прошел еще день. За ним следующий. Менялось лишь одно – все более холодало по ночам. Сердобольный Станислас притащил грубую, но теплую дерюгу, наказав сбрасывать ее за топчан, если вдруг кто-то нагрянет, явно сделал это по своему почину и в нарушение правил. Пусть воздастся тебе, добрая душа!

Моя бдительность подверглась испытаниям уже назавтра. Снова гремели ключи в замке, но это не он, мой единственный собеседник, послышались голоса человек трех… Среди них прозвучал один женский! И словно прожектор осветил вонючую арестантскую берлогу, когда вошла она…

– Боже, как здесь невыносимо ужасно!

Хотел оттолкнуть ее, выдворить из мерзкого подвала, пока одежда и волосы не пропитались запахами гнили и нечистот, но я не мог промолвить ни слова.