Екатерина II, Германия и немцы - читать онлайн книгу. Автор: Клаус Шарф cтр.№ 36

Страница

Результаты интеллектуального созревания Екатерины представляются более отчетливо, чем сам процесс: ее целеустремленные занятия все же заставили ее выйти за рамки собственного опыта и сформировать политическую позицию, а вместе с ней сформулировать и конкретную программу просвещенного правления в Российской империи. Немецкие авторы поначалу не играли никакой роли в формировании ее интеллектуального багажа. Даже свои познания по истории Германии великая княгиня почерпнула, по-видимому, из прочитанной ею уже в Москве в 1749 году Всеобщей истории Германии (Histoire générale de l’ Allemagne), принадлежавшей перу каноника парижской церкви Св. Женевьевы Жозефа Барра, и Анналов Империи (Annales de l’Empire) Вольтера, с которыми она познакомилась зимой 1754/55 года ^[303].

Итак, несмотря на то что София Августа Фридерика и не получила высшего и вовсе никакого университетского образования в Германии, однако кое-какие признаки говорят в пользу того, что цели реформаторской политики, основания «благочиния» (gute Policey) и понимание роли религии и просвещения для благополучия государства были ей известны по крайней мере в общих чертах еще до того, как она, погружаясь со все возраставшей страстью в чтение, остававшееся, правда, долгое время бессистемным, уже в России начала усердно и энергично расширять свои интеллектуальные горизонты. Вольтера, Монтескьё и энциклопедистов она считала главными учеными авторитетами современности. Тем не менее, как подчеркивал Дэвид М. Гриффитс, она не заблуждалась, не найдя в их произведениях существенных противоречий со своим ранее обретенным опытом и политическими взглядами. Исследуя особенности политического мышления императрицы Екатерины, Гриффитс убедительно раскритиковал существующие в литературе шаблонные формулировки – «либерализм» и «консерватизм», возникшие в XIX веке, и показал, что источником ее принципов являлся «республиканизм» старой Европы, обязывавший монархов к служению общему благу посредством хороших законов и предотвращавший их от сползания к произволу и деспотизму благодаря существованию сословных корпораций ^[304]. На этот идеал государства – état bien policé, или государства «полицейского» ^[305], – ориентировались французские просветители, критикуя абсолютизм во Франции, и на него равнялись большинство мелких и средних правителей государств Священной Римской империи, следуя идее «общего блага» и проводя политику модернизации армии, государственного управления и общества, приумножая свои ресурсы.

Принцесса София не накопила, разумеется, в Германии необходимого правителю административного опыта. Свое политическое образование она совершенствовала уже при российском дворе, но шанс попробовать свои силы в государственном управлении она тем не менее получила. В 1755 году ее супруг наследник престола Петр Федорович попросил великую княгиню позаботиться о его разоренном наследстве – Голштинии, понимая, что сам он не в состоянии справиться с этой задачей. Не обладая специальными знаниями, но проявив осмотрительность и решительность, Екатерина изучила документы, попавшие из герцогства в Петербург, и тотчас же разработала несколько проектов по развитию ремесел и торговли в духе идей меркантилизма, правда, так и не получивших воплощения. В конце концов, для российской политики имели значение не столько восстановление Голштинии и претензии Готторпа к Шлезвигу, сколько примирение с Данией ^[306]. Свернуть на эту политическую линию великую княгиню заставили в том же году вовсе не деньги, предложенные ей и ее матери датским министром Гартвигом Эрнстом Бернсторфом ^[307] по совету Бестужева. К началу 1757 года, когда Екатерина решительно отвергла солидную сумму – 100 тысяч рублей, – она сама осознала, что будет целесообразно уладить конфликт, обменяв Голштинию на Ольденбург ^[308].

Неустанно твердя о принадлежности Российской империи к Европе со времен императора Петра I как о непреложном факте, императрица Екатерина II всегда, тем не менее, помнила о хронической отсталости России и о потребностях ее развития ^[309]. Ее автобиографические записки следует читать не только как оправдание coup d’état – совершенного ею государственного переворота, но и как просвещенческую критику российской действительности, каковой она виделась ей во времена Елизаветы и Петра III. В екатерининских текстах, написанных в последние годы жизни императрицы, еще более заметна тенденция к изображению в карикатурном виде мрачного и недостойного состояния государства, в котором оно находилось, когда перешло в ее руки ^[310]. Однако свойственное ее воспоминаниям критическое отношение к некоторым явлениям без труда объясняется той перспективой, с позиции которой немецкая принцесса видела свою новую родину полувеком ранее, пусть даже она всячески старалась избегать прямых сравнений с Германией. Придворное общество обеих столиц она находила необразованным и скучным, тщеславным и склочным, ханжеским и суеверным ^[311], присущие ему развлечения – безвкусными и примитивными ^[312], французский язык театральных постановок – отвратительным ^[313], многочисленные дворцы, принадлежавшие высшим сановникам государства, даже самой императрице Елизавете Петровне, – не только неуютными, но и обветшавшими и даже – за недостатком мебели, отсутствием гигиены и плохим отоплением – непригодными для обитания ^[314]. В новинку принцессе были и повсеместные пожары, особенно распространенные в плотно застроенной деревянными домами Москве ^[315]. Во время своего путешествия в Санкт-Петербург София Августа Фридерика и ее мать узнали скверные дороги и жалкие постоялые дворы также и в Померании и Восточной Пруссии ^[316], однако в России выезды в провинцию были связаны с невероятными неудобствами и риском для здоровья и жизни даже для лиц, принадлежавших к императорскому двору ^[317]. В период с 1758 по 1761 год великая княгиня сформулировала свои политические aperçus – изречения, в которых она возложила ответственность за высокую детскую смертность в сельской местности на недостаточный уход за маленькими детьми в крестьянских семьях и обвиняла крепостное право в несовместимости с «христианской религией и справедливостью» ^[318]. Однако сегодня узнать, была ли эта критика вызвана сравнением опыта, приобретенного ею в Германии, с увиденным в России или же чтением авторов, занимавших критическую позицию по отношению к обществу, уже не представляется возможным. Тем не менее немедленная отмена крепостного права представлялась ей неразумной. Она возлагала надежды скорее на улучшение ситуации по мере того, как просвещенность дворян-душевладельцев будет расти ^[319].

Страница