Екатерина II, Германия и немцы - читать онлайн книгу. Автор: Клаус Шарф cтр.№ 25

Страница

Германия не была специальной темой автобиографических записок Екатерины. О том, что помнила она больше, чем оставила в своих «воспоминаниях», говорят те сведения о Штеттине, которые удалось выведать у нее Гримму. Вообще, ее письма свидетельствуют, что она свободно ориентировалась в фактах своего прошлого, вспоминая о переживании и его обстоятельствах. Она прибегала к ним спонтанно, выборочно, интерпретируя их в зависимости от цели всякий раз, когда это представлялось ей уместным по литературным соображениям. Например, в 70-е годы она продолжала писать о людях, которых знала в юности.

Подводя итог, можно сказать, что та Германия, о которой шла речь начиная с 50-х годов в автобиографических записях великой княгини, а затем и императрицы Екатерины, практически без исключений сводится к воспоминаниям о воспитании, полученном ею в Штеттине, и к жизни правящих домов, наблюдавшейся ею в северогерманских столицах и резиденциях. С пространственной точки зрения ей были знакомы немецкие земли к югу от Балтийского и Северного морей до линии Цербст – Вольфенбюттель и те, что находились на протянувшейся с запада на восток линии от Восточной Фризии до Мемеля и далее до остзейских провинций Российской империи, где преобладало немецкое население. В политическом смысле эта северогерманская территория к западу от государственной границы с Россией находилась под гегемонией Пруссии, а в конфессиональном здесь доминировали лютеранство и кальвинизм. Посредством политических браков Гогенцоллерны связали себя крепкими родственными узами с герцогскими домами Брауншвейга ^[215] и Голштинии, и князь Христиан Август Ангальт-Цербстский, вступив в брак с представительницей голштинского дома, также вошел в эту семью, повысив тем самым значимость своей должности на прусской службе. Между тем родственные связи прусской клиентелы распространялись и на Южную Германию: как уже упоминалось, мать княгини Иоганны Елизаветы происходила из рода князей Баден-Дурлахских ^[216]. А когда Христиан Август после смерти в 1742 году своего кузена Иоганна Августа переселился из Штеттина в Цербст и близлежащий Дорнбург, чтобы править там вместе со своим братом, с ними в доме оставалась жить Гедвига Фридерика – вдова покойного князя, дочь герцога Вюртемберг-Вейлтингенского ^[217]. При прусском дворе принцесса София повстречалась и с юными принцами Вюртембергскими – Карлом Евгением, Фридрихом Евгением и Людвигом Евгением ^[218].

Екатерина упоминает лишь о некоторых значительных политических событиях в Германии, пришедшихся на период ее юности. Нет оснований сомневаться в том, что речь идет о ее собственных воспоминаниях, поскольку эти события либо отражались на службе ее отца, либо касались семьи, – к примеру, смена монарха на прусском престоле в 1740 году ^[219], первая Силезская война, на которую, невзирая на перенесенный незадолго до этого удар, был призван Христиан Август ^[220], избрание ее дяди, любекского принца-епископа Адольфа Фридриха, наследником шведского престола ^[221].

Не приходится сомневаться и в том, однако, что Екатерина умалчивает о каких-то фактах, например выходивших за рамки восприятия весьма юной особы, или о тех, которые, храня в памяти, она не смогла облечь в слова, или тех, которые не сочетались с центральной темой ее воспоминаний или же могли не понравиться русским читателям. Во всяком случае, за исключением отношений между северогерманскими княжескими домами, описания которых насыщены историческими анекдотами, воспоминания содержат весьма скудную информацию о стиле правления князей, об управлении и государственном устройстве территорий и совсем ничего не сообщают об их конфессиональной жизни, финансах, экономической и культурной жизни, о городах и строительстве, о деревнях и селах и о людях, не принадлежавших к придворному обществу.

Из всех представителей недворянских сословий – тех, кого Софии Августе Фридерике довелось знать в ее юные годы в Германии, – императрица сочла достойными упоминания в автобиографических записках лишь своих воспитателей – прежде всего мадемуазель Кардель и господина Вагнера. Несмотря на то что рассказам о них присущи живость, обилие деталей, а порой и сентиментальность, Екатерина не ставила себе целью простое спасение имен учителей от забвения: поступив так, она наделила бы их самостоятельной литературно-исторической функцией. Напротив, они стали персонажами захватывающей истории ее личного жизненного успеха. Кроме того, размышления о собственном воспитании послужили для просвещенной – как она понимала свою должность – правительницы импульсом для создания новой системы образования в России ^[222] и заставили взять на себя ответственность как за будущее всей империи, так и за достойное духа времени воспитание своих внуков. В воспоминаниях Екатерина сумела провести четкое и последовательное различие между воспитанием, полученным ею, и тем, что ретроспективно представлялось ей наиболее важной его составляющей: какие впечатления, по ее мнению, стали решающими для созревания ее личности, кому она действительно обязана формированием своего мировоззрения, как ей удавалось заниматься самообразованием. Помимо родителей, в судьбе императрицы можно обнаружить как минимум пять совершенно разных людей, чьи роли в истории ее жизни, сложно переплетаясь, образуют целый спектр противоречивых влияний на становление ее личности в ранний период.

В единственной записи, относящейся к автобиографическим текстам начала 1770-х годов, смешиваются сведения о воспитании принцессы и службе ее отца в Штеттине. Он, рассказывает Екатерина, регулярно совещался со своим вице-губернатором Больхагеном, ставшим ему «близким другом». Старый Больхаген жил в том же замке, что и губернатор («в нижнем этаже»), и ежедневно бывал в его семье («каждый вечер в пять часов поднимался в третий этаж, где мы жили»). Детям он рассказывал о своих странствиях, «пересыпая все назиданиями». Критически оценивая мир взрослых ее детства, Екатерина описывала Больхагена не только как хорошего рассказчика, человека остроумного и придававшего большое значение воспитанию, но и как человека, любившего детей губернатора «как своих». Однако он фигурирует в воспоминаниях императрицы только потому, что в 1736 году – первым из многих – пробудил в принцессе «первое движение честолюбия», убедив ее усердствовать в «благоразумии» и «христианских и нравственных добродетелях», чтобы в один прекрасный день она стала достойной носить корону, «если она когда-нибудь выпадет мне на долю». По всей видимости, Больхаген распоряжался губернаторской кассой наравне с самим губернатором, потому что императрица помнила, как Иоганна Елизавета, ссорясь с ним, неоднократно упрекала его в скупости ^[223]. Однако тот факт, что в записи об этих ссорах Екатерина принципиально воздержалась от оценок, служит частичным прикрытием для императрицы, осуждавшей свою слывшую расточительницей мать. С другой стороны, например, она как автор присоединилась к распространенной критике «солдатского короля» за его скупость и лишь ретроспективно – уже после восшествия на престол Фридриха II – с похвалой отзывалась о пышности берлинского двора ^[224].

Страница