Дунай. Река империй - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Шарый cтр.№ 114

Страница

Система естественного самоочищения оказалась нарушенной. В результате десятки тысяч гектаров поливных земель в степях Буджака засолились, вода в Сасыке перестала быть морской, но и речной не стала. Вот итоги воплощения проекта в жизнь (цитирую по научному документу со сложным названием): “Заиливание, разрушение ландшафтов, заболачивание, подтопление населенных пунктов, загрязненность паразитами, нарушение гидрологического режима, загрязнение Черного моря сточными водами. В водохранилище накапливаются токсические вещества и тяжелые металлы, из-за гниения водорослей происходит цветение воды”. Сасык стал по-новому соответствовать своему турецкому названию – “вонючий”, – которое издавна прижилось потому, что в часы отлива здесь ощущался запах сероводорода. Грязи Сасыка, когда он был лиманом, считались лечебными, на берегу построили бальнеологический санаторий. А теперь лечить нечем.

“Продолжить строительство канала Дунай – Днепр вследствие определенных экономических и политических изменений не удалось”. В 1994 году полив из Сасыка запретили. Сасык превратился в проблемную природную зону: водохранилище гниет, вода его цветет, рыба его непригодна к употреблению, жизнь на его берегах небезопасна. Расплодившихся сасыкских карасей (этих рыб здесь остроумно называют “водяными тараканами”), несмотря ни на что, вылавливают и продают. Жители окрестных деревень требуют снова соединить Сасык с морем и вернуть его к естественному состоянию лимана, позволив природе когда-нибудь возродить то, что так быстро погубил человек. Как у братьев Стругацких: “Была деревня, и был лес. Лес был сильнее, лес всегда был и всегда будет сильнее… Это просто жизнь”.

Может быть, именно потому, что “лес сильнее”, природные богатства дунайской дельты, на глазок горожанина, все еще кажутся неисчерпаемыми. От грандиозной речной панорамы, от плавней с непугаными цаплями и бакланами, от бесконечных проток и затонов с высоченными шумливыми тростниками захватывает дух. Как захватывает дух везде, где вмешательство человека в природу почти незаметно или незаметно вовсе, где человек не пытается переделать мир по своему представлению, а старается приспособиться к нему, хочет принять во всей сложности и простоте. Старая вера Христова, наверное, учит этому лучше любой новой, – очевидно, вилковчане счастливы в тростниковых домишках без электричества, до которых можно добраться только по воде.

Выдумщик Милорад Павич поместил сюда, в устье Дуная, остров мертвых, своего рода ад античного человека. По этому клочку суши бродят тени умерших и в память о живом прошлом носят в маленьких зеркалах свои забытые отражения. Доставляет на остров мертвые тени перевозчик Харон, который умеет веслом ловить ветер, а охраняет потусторонний мир “пес Цербер с кровавыми боками, наполовину ослепший, потому что он уже двадцать тысяч лет бьет себя самого хвостом по глазам”. И если у истока реки окунуть в воду грецкий орех, предупреждает Павич, то на острове в дельте Дуная его наверняка съедят мертвые… Я вглядывался в шумливые заросли камышей, но зоркости мне не хватало. Пока не хватило, утешил я себя, время моего острова еще не пришло.

В дунайской дельте нет безвкусного буйства цветов, а есть гармоничное сочетание природных красок, разных оттенков мутной воды. Нет сверкающей голубизны, даже небо, огромной чашкой накрывающее плавни, здесь не слишком яркое. Как в торговом зале магазина одежды для активного отдыха и путешествий Bushman, где все артикулы – тонов натуральных льна, хлопка, шерсти, бамбука, кожи. Во время путешествия к нулевому километру на мне была майка колера песочной отмели, клетчатая рубашка окраса двух сторон листа облепихи, кеды и бриджи оттенков початка узколистного рогоза, а также шляпа ведром фасона Airhead. В каталоге эта коллекция обозначена Breezy, и в окрестностях Вилкова я сравнил бы ее цвета с молодым побегом водяного ореха чилим (научное название – рогульник плавающий). Плод чилима, который дунайские поэты иногда сравнивают с головой быка, рекомендован здесь приезжим в качестве сувенира – его крахмалистое семя, покрытое роговистой оболочкой с маленькими колючками, служит изящным украшением офисной столешницы. Теперь и моей тоже.

С красотами дельты меня знакомил вилковчанин Игорь Чайков, чисто выбритый адмирал флота деревянных и металлических лодок – на любую дунайскую погоду и на любое речное занятие. Игорь был облачен в голубые джинсы и белую майку; в отличие от меня на крутой волне посередине Килийского гирла дунайский кормчий выглядел совершенно естественно. За полдня водных дорог мы едва успели очертить широкий круг тем для обстоятельного разговора: живое разнообразие плавней, строгий контрольно-пропускной режим биосферного заповедника, способы очистки речного дна, обычаи староверов, советское наследие Вилкова и его новое туристическое бытие. Игорь играючи различал породы парящих и плавающих птиц, терпеливо разъяснял мне особенности сезонного рыбного лова, показывал, как в Вилкове строят тростниковые дома, нахваливал клубнику, которую местные дачники возделывают на илистой островной почве. Вилковская царь-рыба – белуга размером с теленка, но такая десятилетиями никому не попадалась (последнюю огромную, весом 750 килограммов, – это я вычитал в вилковской хронике советского времени – изловил в 1950 году некто Федор Шаповалов); местные жар-птицы – розовые пеликаны, вон они, носатые, посмотри; местная трын-трава – тростник, нигде в мире не растет столько тростника, сколько в дельте Дуная. Поскольку в Вилкове уже почти не ремонтируют суда, поскольку не ловят уже столько рыбы, то экономика и держится теперь, помимо туризма, на заготовке и продаже тростника… Тут наш разговор прервался, потому что на горизонте показалось море.

Конец реки – это конец моего пути по Дунаю и конец этой книги. Знак “0 км” установлен в развлечение туристам у северо-восточной оконечности острова Анкудинов на поросшей жестким кустарником песчаной косе. Посторонним тут ничего нельзя делать – ни купаться, ни ловить рыбу; даже пешее передвижение ограниченно. У подножия двухметрового нуля я выкурил давно заначенную сигарету – последнюю из пачки, когда-то распечатанной у истока Дуная, в Шварцвальде. Над головой у меня было сколько хочешь неба, вокруг меня было сколько хочешь воды, зелени и майской тишины. Вдали вода меняла цвет и там, где ветер с моря встречался с дунайской волной, образовывала неровный барьер, похожий на туго скрученный канат. Этот барьер издалека казался высоким, выше моего роста, а сам я как будто бы сидел на дне огромной тарелки.

Мишель Дюран-Берже. Сулина. Рисунок из L’Illustration. 1854 год.

По структуре текста здесь требуется цитата, но не буду притворяться, что, глядя на слияние реки и моря, я якобы наизусть декламировал сам себе Кеннета Грэма. Нет, конечно, но автор “Ветра в ивах”, согласитесь, вознес прекрасную молитву Реке. Разве скажешь лучше: “Будь возле реки, и в реке, и вместе с рекой, и на реке. Она мне брат, и сестра, и все тетки, вместе взятые, она и приятель, и еда, и питье, и, конечно, баня и прачечная. Это мой мир, и ничего другого себе я не желаю. Что она не может дать, того и желать нет смысла, чего она не знает, того и знать не следует…”

Страница