Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Шерих cтр.№ 55

В общем итоге за весь период эпидемии заболели 9245, умерли 4757. Число – уменьшенное, по крайней мере, на целую треть. Достаточно вспомнить, что в конце июня на одном из шести или семи пригородных холерных кладбищ хоронили в один день по двести человек и более. Могла ли цифра умерших по всему городу достигать maximum – 277?

Гвардейский офицер, дослужился до звания генерал-майора. Его воспоминания «Холера в С.-Петербурге в 1831 году» были опубликованы в журнале «Русская старина» в 1885 году.

В 1831 году, находясь на службе в гвардии, я был свидетелем всего смутного холерного времени, и, по сохранившимся у меня того времени запискам, а также по официальным документам, находящимся в публичной библиотеке, я могу представить читающей публике небольшой, но правдивый рассказ обо всем, что вокруг меня тогда делалось, и какие меры правительством были принимаемы для отвращения сей ужасной болезни [И. Х.].

Первое извещение о появлении холеры в столице в 1831 году мы находим в объявлении генерал-губернатора жителям, от 19-го июня 1831 г.

В газетах того времени было сказано: «По известиям, полученным из Риги и некоторых приволжских городов о появлении в них холеры, приняты были все меры к ограждению здешней столицы от внесения сей болезни; по всем дорогам, ведущим из мест зараженных и сомнительных, учреждены были карантинные заставы; все письма, вещи и посылки, оттуда получаемые, подвергались рачительной окурке. Словом, сделано все к предотвращению сего бедствия, но, не смотря на все сии предостережения, холера, по некоторым признакам, проникла в Петербург…» и проч.

Были ли действительно полезны таковые меры правительства, и приносили ли они хоть малейшую пользу народонаселению – можно видеть из следующего. В 1830 году, зимой, когда в Москве появилась холера, то Царское Село, в котором имела пребывание царская фамилия было оцеплено. Карантинная застава была устроена на московском шоссе, на станции Ижора. Батальон гвардейского полка, в котором я служил, был назначен в Ижору, для оцепления Царского Села и для исполнения карантинной службы.

Тысячные обозы, идущие с юга России, и множество окрестных крестьян, идущих с провизией, сеном и овсом в столицу, все были у заставы останавливаемы и окуриваемы.

Вся улица по шоссе была загружена обозами. Начальства и распоряжения никакого. Можно себе представить, какой хаос царствовал на месте! Все делалось как-нибудь. Как вся эта процедура окуривания происходила и был ли устроен лазарет или что-нибудь подобное, – я сказать не могу, потому что только и знал дежурство, караул у заставы и цепь, расположенную по берегу речки Ижоры, для наблюдения, чтобы люди, не бывшие в карантине, не пробирались по льду в Царское Село.

Раз, когда я стоял в карауле у заставы, проходил ночью в Петербург ремонт казенных лошадей, и, протиснувшись сквозь стоявшие по шоссе обозы, стал скучиваться у заставы. Ведущий ремонт унтер-офицер входит ко мне в устроенную в избе караульню, показывает вид и убедительно просит их не задерживать, так как они должны на другой день прибыть в Петербург, и что люди и лошади только по то число рассчитаны продовольствием. Видя из маршрута, что ремонт должен Царское Село миновать, а иметь отдых в подгорном Пулкове, и, принимая во внимание его законные требования, я ремонт пропустил, наказав унтер-офицеру Царское Село обойти, а пробираться в Пулково по окрестным проселкам.

Исполнил ли он мое приказание или нет, не ведаю, но знаю, что на другой день, за таковое мое распоряжение, меня по карантинному уставу, чуть-чуть не отдали под суд, от которого я только избавился благодаря тому, что само правительство, убедясь в неосновательности таких стеснительных мер, вскоре все это отменило. Жалобам, дракам и происшествиям не было конца; я уверен, что продлись еще некоторое время таковое бедственное положение крестьян, не обошлось бы без возмущения, и оно могло бы кончиться весьма плачевно.

Дня через два после описанного получено было приказание: «Карантин уничтожить, заставу снять и батальону возвратиться в место своего расположения».

Таковыми и многими другими тягостными и ни к чему не ведущими мерами сама администрация сеяла зародыш будущих смут и неудовольствий народных, и явно вселяла недоверие к своим распоряжениям, которым в 1831 году уже никто не верил.

По обнародовании генерал-губернатором известия о появлении холеры в столице, немедленно было приступлено к устройству больниц.

В грязном, тесном и смрадном переулке на Сенной площади была устроена центральная холерная больница, в которую полиция всех заболевающих холерой в домах свозила насильно, против их воли и желания, что и послужило поводом к серьезному волнению народа на Сенной площади, которое кончилось тем, что больницу разбили, больных вынесли на кроватях на площадь, доктора, фельдшера и аптекаря убили и прислугу разогнали.

Вследствие такового происшествия на другой день было прибито на углах улиц следующее объявление генерал-губернатора, от 25-го июня 1831 года, в коем, между прочим сказано: «Занемогаемые холерою могут, по желанию своему, оставаться для лечения дома, на своих квартирах, полиция же отнюдь не будет вмешиваться ни в отправление больных, ни в принятие их в больницы, а будет только получать сведения от домовладельцев о заболевших в домах» ^[14] и проч.

На другой день после смут на Сенной площади император Николай Павлович приезжал из Петергофа в столицу; после его отъезда город был объявлен на военном положении и разделен на участки, за спокойствие которых отвечали те полки, которым они были вверены. Патрули, пешие и конные разъезды день и ночь наблюдали за порядком в их участках; объявлено было жителям, что если после 11 часов пополудни и до 5-ти часов пополуночи патрули или разъезды откроют даже 5 человек вместе собравшихся, то таковых будут забирать под стражу, как нарушителей общего спокойствия.

Служба была трудная; гвардейские полки были тогда в польском походе, оставались только одни вторые батальоны ^[15] сих полков, стало-быть достаточные только для занятия караулов, а не для того, чтобы исполнять еще службу военного положения, которое было тягостно, но не долго продолжалось.

<…>

Так я, сменившись 25-го июня 1831 г. с караула с Сенной площади, на другой день, 26-го, был назначен со взводом для охранения огромного склада вина, находившегося на конторском дворе, от Вознесенского моста до Садовой, где ныне Александровский рынок.

Прихожу к воротам, – заперты на запор; на дворе, в обычные дни полном шума и жизни, мертвая тишина. Я стал стучать; управляющий конторой, г. Голубков, выглянул из окна и, увидав пришедшее войско, несказанно обрадовался, с восторгом принял меня, как избавителя от осадного положения, в котором он находился.