Кровавые ночи 1937 года. Кремль против Лубянки - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Цыркун cтр.№ 43

В те дни подверглись аресту и другие приближенные к Гаю сотрудники Особотдела ГУГБ (М.Л. Богуславский, М.В. Уманский ^[343] , И.М. Николаев-Рамберг, Б.К. Ильк; брат последнего Вилли Ильк, также репрессированный, находился в близких отношениях с тещей Ягоды – родной сестрой Свердлова, хотя по возрасту годился ей едва ли не во внуки) ^[344] . Братья Ильки были выходцами из Австрии. За два года до ареста Бертольд Ильк возглавлял следствие по группе итальянских коммунистов, «лидером» которых оформили некоего Луиджи Сичильяно. За сочувствие к внутрипартийной оппозиции итальянца исключили из Высшей партшколы и подвергли самому тяжкому для коммуниста наказанию – перевели в разряд трудящихся , отправив работать на Харьковский турбинный завод. Там, лично убедившись в том, что положение советских рабочих намного хуже, чем в фашистской Италии, он принял решение подать документы на выезд из СССР и возвращение в Италию. За это арестовали не только его, но и всех его соотечественников, с кем он дружил или просто общался, общею численностью пятнадцать человек. В феврале 1935 г. Ильк представил Молчанову обвинительное заключение, где говорилось: «Сичильяно совместно с троцкистами-итальянцами Мерини и Бернетичем создал контрреволюционную троцкистскую группу... Ее члены были связаны с зарубежными троцкистами, посылали за границу информацию контрреволюционного характера об СССР» и т.п. Примечательно, что арест Илька два года спустя никак не отразился на судьбе этих итальянцев: никто из них до самой смерти не вышел на свободу ^[345] .

Руководителем операции по аресту братьев Ильков и прочих явился Николаев-Журид, новый начальник Оперода, в ведении которого оставались обыски, аресты и наружное наблюдение. К 11 апреля все было готово и к аресту Прокофьева, который в ночь с 11 на 12 апреля произвел лично Фриновский ^[346] . Николаев-Журид впоследствии говорил арестованному Гаю, не желавшему «признаваться» в антисоветской деятельности: «Вам надо сделать, как поступил Прокофьев – зашел к нему на допрос Ежов и заявил: «Надо дать показания», на что Прокофьев ему ответил, вытянувшись перед Ежовым по-военному: «Так точно», – и тут же начал давать показания...» ^[347] . Однако среди арестованных чекистов ходили слухи, что Прокофьев начал давать нужные Ежову показания не сразу и при первом вызове на допрос даже предпринял суицидальную попытку, с размаху ударив головою о дверной косяк ^[348] .

В кругу работников центрального аппарата НКВД царила настоящая паника. Задуманный Сталиным и Ежовым контрпереворот вступил в решающую фазу. Фриновский и Николаев-Журид днем и ночью производили аресты: днем ягодовцев арестовывали прямо в служебных кабинетах, ночью – на квартирах (ведомственные жилые дома работников центрального аппарата НКВД стояли тесным кварталом в Варсонофьевском переулке, сразу за поворотом с улицы Дзержинского, а также на ближайшей улице Рождественке). Ягодовцы в считаные дни из самоуверенных главарей тайного политического сыска превратились в касту неприкасаемых, затравленных людей, от которых сослуживцы и даже близкие друзья шарахались, как от прокаженных. В списки намеченных к аресту один за другим попадали такие легендарные «в Органах» личности, как начальник одного из главных управлений НКВД, комиссар госбезопасности 1-го ранга и кандидат в члены ЦК ВКП(б) Благонравов – бывший первый заместитель наркома путей сообщения, друг семьи Г.Е. Прокофьева ^[349] ; близкий к Миронову и Буланову, в прошлом начальник одного из отделений ЭКО центра Макс Станиславский, – женатый на одной из первых советских кинозвезд Эмме Цесарской молодой человек «с красивой и слащавой внешностью», по воспоминаниям бывавшего у него на квартире М. Шрейдера, большой любитель роскошного образа жизни ^[350] ; секретарь Паукера латыш Альфред Эйхман, помощники Паукера Колчин, Корнеев и Черток. Правда, Леонид Черток не дал возможности себя арестовать, о чем в своих воспоминаниях пишет уже знакомый нам Фельдбин-Орлов: «Черток, молодой человек лет тридцати, представлял собой типичный продукт сталинского воспитания. Невежественный, самодовольный, бессовестный, он начал свою службу в «органах» в те годы, когда сталинисты уже одержали ряд побед над старыми партийцами и слепое повиновение диктатору сделалось главной доблестью члена партии. Благодаря близкому знакомству с семьей Ягоды он достиг видного положения и был назначен заместителем начальника Оперативного управления НКВД ^[351] , отвечавшего за охрану Кремля. Мне никогда не приходилось видеть таких наглых глаз, какие были у Чертока. На нижестоящих они глядели с невыразимым презрением. Среди следователей Черток слыл садистом; говорили, что он пользуется любой возможностью унизить заключенного...

...Когда в предрассветный час опергруппа явилась в квартиру Чертока (прославившегося свирепыми допросами Каменева), он крикнул: «Меня вы взять не сумеете!» – выскочил на балкон и прыгнул с двенадцатого этажа, разбившись насмерть» ^[352] . Проживал он почти напротив «автобазы № 1» ^[353] , где исполнялись смертные приговоры.

«Феликс Гурский, сотрудник Иностранного управления, за несколько недель перед этим награжденный орденом Красной Звезды «за самоотверженную работу», выбросился из окна своего кабинета на девятом этаже ^[354] . Так же поступили двое следователей Секретного политического управления. Сотрудники Иностранного управления, прибывшие в Испанию и Францию, рассказывали жуткие истории о том, как вооруженные оперативники прочесывают дома, заселенные семьями энкаведистов, и как в ответ на звонок в дверь в квартире раздается выстрел – очередная жертва пускает себе пулю в лоб. Инквизиторы НКВД, не так давно внушавшие ужас несчастным сталинским пленникам, ныне сами оказались захлестнутыми диким террором.