Шпионские и иные истории из архивов России и Франции - читать онлайн книгу. Автор: Петр Черкасов cтр.№ 30

Одной из таких точек было поражение наполеоновской Франции в 1814 году. В отличие от режима Реставрации, считавшего Наполеона своим «кровным врагом» и по этой причине ничуть не скорбевшего о катастрофе 1814 года, Луи-Филипп начал возрождать, если не культ, то добрую память о великом полководце и создателе Первой империи. Во Франции все чаще вспоминали о недавних блестящих победах французского оружия и не склонны были, по примеру свергнутых Бурбонов, приветствовать унижение Франции. А именно унижение своей страны усмотрел французский посол маршал Мэзон в подготовлявшемся в Петербурге торжественном открытии памятной колонны победителю Наполеона.

Впервые он сообщил в Париж о предстоящем событии еще в мае 1834 года. Вот что писал Мэзон министру иностранных дел графу де Риньи в депеше от 31 мая: «Открытие Александровской колонны должно состояться 11 сентября. По этому случаю до ста тысяч войск будут собраны в Петербурге для участия в этой военной церемонии, на которой, как говорят, будут присутствовать принц Оскар Шведский, третий сын принца Оранского, а также принцы Вильгельм и Адальберт Прусские…» ¹⁰¹.

Этому событию должно было предшествовать открытие в Петербурге Триумфальной арки в честь победы в 1812 году. Разумеется, члены дипломатического корпуса были уведомлены о необходимости почтить своим присутствием эти торжества.

Поразмыслив, маршал Мэзон решил уклониться от участия в открытии Триумфальной арки, срочно выехав под каким-то предлогом в Москву, где провел несколько дней.

30 августа 1834 года он направил Риньи депешу, в которой объяснил свое решение. «Я только что вернулся из путешествия в Москву, которое продолжалось десять дней, – писал Мэзон. – Я предпринял эту поездку с единственной целью, чтобы не находиться в Санкт-Петербурге 17/29 августа, когда здесь состоялось открытие Триумфальной арки, которая была воздвигнута в память о вступлении русских войск в Париж. Поскольку идея создания этого памятника появилась еще в предыдущее царствование и призвана напомнить о временах наших поражений, я посчитал своим долгом не принимать участия в этой церемонии» ¹⁰². Далее в своей депеше Мэзон, со слов сотрудников посольства, остававшихся в северной столице, кратко описал саму церемонию. «По этому случаю, – сообщил он министру, – перед Триумфальной аркой было выстроено около трех тысяч бывших солдат, принимавших участие в кампаниях 1812 – 1813 – 1814 и 1815 годов. После того как этот памятник был освящен духовенством, войска продефилировали перед Императором, пройдя под Триумфальной аркой» ¹⁰³.

Отсутствие французского посла на торжествах с участием Николая I не осталось не замеченным императорским двором, хотя отсутствие Мэзона в Петербурге формально как будто извиняло его. Но через несколько дней предстояло еще более грандиозное действо.

Когда Мэзону стал известен замысел царя, связанный с открытием Александровской колонны, он пришел буквально в отчаяние. Понимая, что принимать решение об участии или неучастии в предстоящей церемонии, за отсутствием инструкций из Парижа, ему придется самостоятельно, на свой страх и риск, Мэзон 9 сентября, то есть за два дня до открытия колонны, в депеше министру изложил все обстоятельства этого дела. «Я уже имел честь сообщить Вашему превосходительству в предыдущих донесениях причины моей последней поездки в Москву, – писал Мэзон. – Я ухватился за этот предлог, чтобы, не вызывая ненужных подозрений, не принимать участия в открытии Триумфальной арки, посвященной воспоминаниям о наших бедствиях и об эпохе, столь горестной для Франции. Если бы я мог тогда предположить, – продолжал посол, – что церемония открытия Александровской колонны также должна содержать намек на эти скорбные для нас воспоминания, я, разумеется, продлил бы мое пребывание в Москве, и вернулся бы в Санкт-Петербург только после окончания этих мало подобающих демонстраций» ¹⁰⁴.

По всей видимости, маршал Мэзон долгое время искренне полагал, что колонна, воздвигаемая на Дворцовой площади, будет не более чем обычным памятником покойному императору Александру, лишенным какой-либо политической окраски. Откуда французскому послу было знать, что Николай I, еще на стадии утверждения проекта Монферрана, внес свои коррективы в замысел архитектора, став, по существу, его соавтором. Об этом Мэзону сообщил сам Монферран, спешно вызванный для разъяснений в посольство Франции. Оказалось, что сооружаемый им памятник должен символизировать победу Александра над Наполеоном.

Для маршала Мэзона это стало неприятной неожиданностью, которой он поделился с Риньи: «К сожалению, господин граф, – из всех предшествующих разговоров с графом Нессельроде я имел основание верить, что никакое досадное для нас проявление не примешается к той блистательной дани уважения, которое Император Николай намерен воздать своему брату.

Колонна, которую он распорядился воздвигнуть в его память, должна была быть, как уверяли, исключительно религиозным памятником, призванным увековечить память о славном для России царствовании. В первоначальном замысле не было ни враждебной [для нас] надписи, ни оскорбительного трофея. Ангел, несущий крест, венчающий колонну, был выбран самим Императором как символ [предыдущего царствования]. Нельзя не вспомнить в связи с этим известную всем скромность Александра, а также миролюбивые устремления его преемника.

Такова в действительности была изначальная цель, поставленная самим правительством, и все инструкции, полученные месье де Монферраном, ответственным за изготовление колонны, не давали оснований сомневаться в искренности этих намерений. Этот архитектор, с которым я консультировался, неоднократно давал мне такого рода заверения.

В таких обстоятельствах, сопровождавшихся благожелательными заверениями, я должен был полагать, господин граф, что лично Императору было бы неприятно, если бы я своим отсутствием выразил своего рода протест перед лицом столь высоко заявленных намерений… Тем более я знал о том огромном значении, которое Император придает освящению с блеском и помпой памятника, рассматриваемого им как одно из главных событий своего царствования» ¹⁰⁵.

Тем не менее, хорошо зная о настроении императора, маршал Мэзон все же склонялся к тому, чтобы уклониться от присутствия на открытии Александровской колонны, как ему это удалось при открытии Триумфальной арки. В разговорах с Нессельроде и другими русскими сановниками посол, как бы невзначай, начинает заговаривать о срочно возникшей необходимости поездки в Германию по личным делам. «Я никогда не забывал о сильном желании императора видеть меня на этой церемонии, – писал Мэзон графу де Риньи, – неоднократно получая настойчивые сигналы, предостерегающие меня как от отъезда в Германию, так и от внезапного ухудшения здоровья… Тем временем, – продолжал Мэзон, – Император, в его исключительной привязанности к военной машине и военным атрибутам, объявил о намерении собрать в Санкт– Петербурге невиданное доселе количество войск – 108 тысяч человек. Воздержаться от присутствия на этой демонстрации его могущества означало бы нанести ему личное оскорбление. Изучив ситуацию, – писал Мэзон, – я решил не отделяться от моих коллег и 29 августа вернулся в Санкт-Петербург» ¹⁰⁶.