Повседневная жизнь московских государей в XVII веке - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Черная cтр.№ 57

Страница

В Средневековье среди русской знати был широко распространен обычай предсмертного пострига. Из множества государей, перед кончиной принявших схиму, можно назвать Александра Невского, Василия III, Ивана Грозного, Бориса Годунова. Цари из династии Романовых и члены их семьи этой традиции не следовали. Лишь младшая сестра Алексея Михайловича, 62-летняя царевна Анна Михайловна, незадолго до смерти постриглась в кремлевском Вознесенском монастыре под именем Анфиса.

Михаил Федорович, с точки зрения современников, почил «правильной» смертью, поскольку прожил правильную жизнь. Традиционный набор слов типа «угасло великое светило», «бысть плач велий во всем народе» дополнился стихотворным посмертным панегириком, внесенным неизвестным автором в продолжение «Нового летописца»:

В этих виршах отражена суть правления Михаила Федоровича, основателя новой царской династии: возрождение государева чина, растоптанного Смутой.

Для первых царей из дома Романовых смерть предшественника на троне не только означала огромную личную потерю, семейную трагедию, но и вызывала сильнейший стресс, связанный с опасением появления самозванцев, придворного заговора, заминки с присягой, да мало ли каких других обстоятельств, способных приостановить или даже нарушить законный переход власти от отца к сыну. Несмотря на то что Михаил Федорович перед смертью благословил сына на царствование, Алексею Михайловичу в первые дни после смерти отца пришлось пережить немало тревог. По стране давно ходили слухи, что Алексей «подменный», а не подлинный сын государя. За границей — то в Польше, то в Турции — появлялись очередные самозваные «государи», заявлявшие о своих правах на российский престол. Один из них, Иван Луба, в 1644 году был привезен в Москву польским посольством Гавриила Стемпковского, и правительство ломало голову, что с ним делать. Дело в том, что Лубу с детства намеренно растили в убеждении, что он сын Марины Мнишек, чтобы в нужный момент выставить его кандидатуру на российский престол (настоящий сын Марины и Лжедмитрия II, Иван «Воренок», был трехлетним повешен в Москве в 1614 году). По настоянию Москвы Лубу привезли из Польши для суда, но Стемпковский тянул время и не выдавал бедолагу, справедливо утверждая, что тот лично ни в чем не виноват. Но сам факт наличия очередного «чудесно спасшегося» мог вывести из равновесия кого угодно. (8 августа 1645 года государь, которому уже присягнули все подданные, милостиво простил Ивана Лубу и разрешил ему уехать в Польшу под честное слово короля, что нечаянный самозванец никогда не предъявит прав на русский трон.)

Медлить с присягой было никак нельзя. И присягать Алексею Михайловичу начали, не дожидаясь утра, можно сказать, у неостывшего тела его отца — «нимало помедлив», «тое же ночи и того часа, егда приставися к Богу». Из Успенского собора был принесен крест с частицей честных древ Животворящего Креста Господня. Из Разрядного приказа доставили крестоцеловальную запись, составленную незадолго до смерти государя. Все, кто был в ту ночь во дворце, начали впопыхах приносить присягу… царице Евдокии и только затем ее сыну. Когда и почему имя царицы оказалось на первом месте, никто не знает. Оказывается, были заготовлены две крестоцеловальные записи: в одной первым шло имя Алексея, в другой — Евдокии. Только 14 июля глава Боярской думы Федор Иванович Шереметев велел поставить на первое место имя наследника, а не матери-царицы… Тогда же были посланы гонцы во все уезды и «во все полки» для проведения крестоцелования новому правителю. Приведением к присяге «всех чинов московских» руководили чудовский архимандрит Кирилл, боярин князь Никита Иванович Одоевский, окольничий Семен Васильевич Прозоровский и думный разрядный дьяк Михаил Волошенинов.

Войска, находившиеся тогда в Туле для отпора ежегодным летним набегам крымских татар и «ногайских людей», грабивших приграничные города и уводивших в плен сотни жителей, стояли в полной боевой готовности под предводительством князя Я. К Черкасского. Уже 17 июля в Тулу прибыл князь А. Н. Трубецкой «для государского и земского великого дела», и сразу же в соборе была проведена присяга. Процедура продолжалась целый день, а назавтра Трубецкой послал отчет государю о ее успешном завершении. Князь стал первым, кого новый царь пожаловал боярским чином. После того как присягнули вся Москва и войска, царь мог вздохнуть спокойно: дело было решено, в остальных местах можно было проводить присягу не так поспешно.

Алексей Михайлович прожил на два года меньше отца. Его смерть в январе 1676 года кажется какой-то нелепой случайностью. Он вел активную жизнь: принимал послов, смотрел театральные постановки, с молодой женой и вельможами слушал концерт приехавшего с нидерландским посольством музыканта. Ничто не предвещало беды. Простое недомогание дополнилось простудой, а вместо лечения, предписанного докторами, царь выбивал из себя лихорадку ледяным квасом и «компрессом» из толченого льда… Судя по всему, Алексей Михайлович не боялся смерти. Нельзя сказать, что он был храбрецом, но страх смерти сумел побороть еще в молодые годы, о чем и рассказал Никону в цитированном выше письме о смерти патриарха Иосифа. Он без прикрас описал, какой великий страх испытал, когда пришел ночью в церковь, чтобы проститься с покойным. У гроба не было никого из «сидельцев», только один священник кричал псалмы, отворив все двери. Царь сделал чтецу замечание и получил ответ, что кричит тот от страха — живот усопшего ходит ходуном! Приглядевшись, Алексей Михайлович «едва не свалился с ног»: «…грыжа-то ходит прытко добре в животе, как есть у живого, да и мне прииде помышление такое от врага: побеги де ты вон, тотчас де тебя, вскоча, удавит; а нас только я да священник тот, который Псалтырь говорит; и я, перекрестясь, да взял за руку его, света, и стал целовать, а во уме держу то слово: от земли создан, и в землю идет, чего боятися?»

Уже через неделю с начала последней болезни Алексея Михайловича врачи признали его положение безнадежным. 29 января 1676 года патриарх Иоаким исповедовал и причастил его, а через три часа царь скончался. Большой колокол зазвучал мерным набатом, продолжавшимся до самых похорон. Дежурные слова — «угасла свеча страны русской, померк свет православия, прияв нашествие облака смертного», — конечно же, не отражают реального горя людей, окружавших царя, судьбы которых зависели от его жизни и смерти. Придворные поспешили устроить крестоцелование новому монарху.

Зимней ночью больного Федора на руках отнесли в Успенский собор для проведения присяги, хотя в этот раз власти Романовых ничто не угрожало — ни самозванцев, ни других претендентов на престол не было. Присяга продолжалась всю ночь, а наутро Соборную площадь покрыли ковровыми дорожками с черным сукном посередине, по которым тело умершего государя при огромном стечении народа понесли в Архангельский собор.

Из описаний траурной процессии следует, что она была прекрасна, всё было «по чину», красиво и благопристойно — именно так, как любил Алексей Михайлович. Даже похороны его были расцвечены золотом и серебром: впереди процессии несли сень, затканную золотыми и серебряными цветами и усыпанную жемчугом и бриллиантами. За ней шествовали 300–400 священнослужителей в великолепных облачениях со свечами в руках. Перед патриархом несли золотые хоругви, Владимирскую икону Божией Матери, Животворящий Крест Господень с частицами мощей великих чудотворцев. Предстоятеля вели под руки два боярина, за ними шел весь Освященный собор. Придворные в «смирных» (траурных) платьях несли на плечах крышку («кровлю») гроба, покрытую алой парчой с золотыми и серебряными узорами. Гроб несли отдельно, а тело по традиции было положено на сани. Покойного обрядили в бархатное платно, вышитое красным и зеленым шелком с жемчугом, сверху был покров из золотого аксамита с серебром и тоже с шитыми узорами. Новый государь Федор Алексеевич, в «смирном» одеянии с вишневым воротником-ожерельем, черной шапке, с черным посохом в руках, не мог идти самостоятельно — «скорбел ножками», и его несли «в креслах». Из других родственников на похороны была допущена только вдова-царица Наталья Кирилловна. Как и полагалось по чину, ее несли на санях. В Архангельском соборе гроб установили в каменную усыпальницу (там он простоял шесть недель, прежде чем тело было предано земле).

Страница