Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век 1914 - 1991 - читать онлайн книгу. Автор: Эрик Дж. Хобсбаум cтр.№ 142

Одним словом, советская система была направлена на скорейшую индустриализацию очень отсталой и неразвитой страны, исходя из предположения, что ее граждане будут довольствоваться уровнем существования, гарантирующим социальный минимум, и жизненными стандартами, годящимися лишь для того, чтобы не умереть с голоду. Очень многое зависело от того, какая часть средств, направленных на дальнейшую индустриализацию, будет отпущена государством на поддержание жизненного уровня граждан. Как ни малоэффективна и непроизводительна была советская система, она достигла своих целей. В1913 году на долю царской империи, население которой составляло 9,4 % всего населения земного шара, приходилось 6 % суммарного мирового национального дохода и з,6% мирового объема промышленного производства. В1986 году на долю СССР, население которого составляло менее 6 % населения земного шара, приходилось 14 % мирового национального дохода и 14,6 % мирового объема промышленного производства. (При этом объем сельскохозяйственной продукции увеличился очень незначительно—Bolotin, 1987, Р-148— 152.) Россия превратилась в одну из крупнейших промышленных держав, и безусловно,

статус сверхдержавы, поддерживавшийся ею в течение полувека, опирался на эти успехи. Однако вопреки ожиданиям коммунистов машина советского экономического развития была сконструирована таким образом, что развитие больше замедлялось, чем ускорялось, когда после преодоления определенной дистанции шофер нажимал на акселератор. В динамизме этой системы был заложен механизм ее упадка. А ведь именно она после 1944 года стала экономической моделью для стран, в которых жила треть человечества.

«Реальный, социализм*

4П

Русской революцией была создана весьма своеобразная политическая система. Левые европейские движения, включая марксистское рабочее и социалистическое движения, к которым принадлежала большевистская партия, опирались на две политические традиции: выборную, а иногда и прямую, демократию и централизованные революционные действия, унаследованные от французских якобинцев. Массовые рабочие и социалистические движения, в конце девятнадцатого века возникавшие в Европе почти повсеместно в виде партий, рабочих союзов, кооперативов или сочетания всего этого, были строго демократическими как по своей внутренней структуре, так и по политическим устремлениям. В тех странах, где конституций, основанных на широком избирательном праве, еще не существовало, эти движения являлись главными силами, добивавшимися их. В отличие от анархистов, марксисты были убежденными приверженцами политических действий. Политическая система СССР, впоследствии перенесенная на социалистический мир, вскоре отказалась от демократических принципов социалистических движений, хотя теоретически все более выказывала свою приверженность этим принципам*. Большевики пошли дальше якобинцев, которые, несмотря на свою склонность к революционной суровости и беспощадности действий, не одобряли индивидуальной диктатуры. Одним словом, поскольку советская экономика являлась командной, такой же была и советская политика. Подобная эволюция частично отражала историю большевистской партии, частично кризисы молодого советского режима и необходимые ему приоритеты, а частично черты характера бывшего семинариста из Грузии, сына пьяницы сапожника, ставшего единоличным диктатором в СССР под придуманным им самим псевдонимом «Сталин», т. е. «человек из стали». Ленинская модель авангардной партии, кузницы уникальных дисциплинированных кадров профессиональных революционеров, подготовленных для выполнения задач, поставленных перед ними центральным руководством, уже несла в себе зачатки авторитаризма, на что с самого ьачала указывали другие, не менее революционные российские марксисты. Как можно было остановить подмену партией тех самых народных масс, на лидерство над которыми она претендовала? Или вытеснение на обочину ее выборных органов, включая съезды, выражавшие взгляды ее членов? Что можно было противопоставить лидерству Центрального комитета, из рядов которого в итоге выдвинулся единолич-

* Так, авторитарный централизм, столь характерный для коммунистических партий, сохранял официальное название «демократического централизма», а советская конституция 1936 года на бумаге является типичной демократической конституцией, с таким же количеством возможностей для многонартийных выборов, как, скажем, американская конституция. Это не было чистым очковтирательством, поскольку большая ее часть была составлена Николаем Бухариным, который, как революционер-марксист с дореволюционным стажем, безусловно верил, что этот тин конституции удовлетворяет требованиям социалистического общества.

4I2

«Золотая эпоха»

ный лидер (теоретически избираемый), на практике подмявший под себя всех и вся? Опасность, как оказалось, была вполне реальной, несмотря на то что Ленин не только не хотел, но и не мог быть диктатором, а большевистская партия подобно всем идеологическим левым организациям действовала скорее не как военный штаб, а как дискуссионный клуб. После Октябрьской революции она стала более решительной, когда большевики из группы, состоявшей из нескольких тысяч нелегалов, превратились в массовую партию сотен тысяч, а в конечном итоге и миллионов профессиональных агитаторов, администраторов, исполнителей и контролеров, уничтоживших «старых большевиков» и других поддержавших их социалистов с дореволюционным стажем, как, например, Льва Троцкого. Не взяв ничего из старой политической культуры левых, они руководствовались лишь тем, что партия никогда не ошибается и что решения, принятые верховной властью, должны выполняться ради спасения революции.

Каким бы ни было отношение большевиков к демократии до революции как в партии, так и за ее пределами —к свободе слова, иным гражданским свободам и терпимости, в результате событий 1917—19²¹ годов форма правления становилась все более авторитарной, что было (или казалось)

необходимым для поддержания непрочной, окруженной врагами советской власти. В действительности вначале правительство не было однопартийным и не отвергало оппозицию, однако гражданскую войну оно выиграло, будучи однопартийной диктатурой, опирающейся на мощный аппарат секретных служб и использовавшей террор против контрреволюционеров. Не менее важно, что в 1921 году партия сама отказалась от внутренней демократии, когда было запрещено коллективное обсуждение альтернативной политики. Руководящая теория «демократического централизма» на практике превратилась в недемократический централизм. Партия перестала руководствоваться собственным уставом. Ежегодные партийные съезды стали менее регулярными, а впоследствии, при Сталине, и вовсе крайне редкими. Годы НЭПа разрядили обстановку, но привели к осознанию того, что партия, может быть, и создает историю, однако при этом ее действия направлены во вред стране и народу. Решение начать промышленную революцию сверху автоматически привело систему к навязыванию власти, возможно еще более жестокому, чем в годы военного коммунизма, поскольку аппарат исполнительной власти к этому времени значительно разросся. Именно тогда последние весьма скромные признаки разделения властей, еще позволявшие отличать советское правительство от коммунистической партии, исчезли окончательно. Единое партийное руководство сконцентрировало в своих руках абсолютную власть, подчинив себе все остальные институты.