Родовая земля - читать онлайн книгу. Автор: Александр Донских cтр.№ 39

— Я твоя богиня?

Виссарион осторожно взял её ладонь в свою мягкую руку и стал касаться её сухими губами. Елена не сопротивлялась, только повернула голову к дороге и дому. Перед глазами покачнулось небо и озеро звёзд. Исчезло Зимовейное с его избами, амбарами, овинами, поскотинами, причалами и дорогой, упирающейся в сопку на краю деревни. Елена ощутила возле лица чужое тёплое дыхание, услышала неразборчивый шёпот, смелое прикосновение руки.

— Елена, я тебя люблю. Сама судьба несёт нас друг к другу. Но нужен ли я тебе? Не молчи, ответь, прошу. Умоляю!

— Да, — шепнула она. — Но неужели ты не любил раньше? Ты такой завлекательный мужчина. Неужели монашествовал?

— Может быть, и любил. Но знаешь, чем отличается настоящее вино от поддельного, плохого? В нём нет ни грамма воды, примеси. Один только сок солнца, — так говорил дед мой, опытный винодел, когда я приезжал к нему на берег моря. От настоящего вина хмелеешь быстро, почти сразу. На Пасху я увидел тебя — и стал пьян. На всю, на всю оставшуюся жизнь.

— Пьян? — И Елена вспомнила свои приятные, захватывающие ощущения мнимого хмеля той поры. Чему-то своему улыбнулась, наполовину прикрыв лицо платком.

— Пьян. Очарован…

— Т-с-с-с, нас могут услышать.

— Пусть слышат! Я тебя люблю!

Елена ласково закрыла его губы ладонью.

Артельщики до зари уходили в море, и весь день в охотниковском дворе стояла привычная, наполненная до краёв заботами тишина ожидания. Елена вместе с Дарьей в сумерках провожала мужиков за воротами, ловила на себе настойчивые взгляды Виссариона. Только когда все рыбаки цепочкой уходили к берегу, скрывались в темени, Виссарион торопливо, но страстно шептал ей:

— Люблю тебя.

— Любишь?

— Люблю, люблю…

— Тихо. Родной, любимый, ступай же с Богом, — шептала она. — Мужики, слышно, уже вёсла вставили в уключины.

Одним вечером в ворота вошёл Михаил Григорьевич. Елена увидела отца — вздрогнула, но заставила себя улыбнуться. Отец показался Елене человеком из прошлого, не чужим, а именно человеком из прошлого, в которое она уже не могла и не хотела возвращаться.

Михаил Григорьевич был одет в плотного сукна поддёвку, в начищенные до блеска яловые сапоги с высоким голенищем, в серые чесучовые брюки. Весь он был крепкий. Из-под лохматинок седовато-белёсых бровей поверх взглянул на дочь, на её склонённую голову, похлопал её по спине, чуть отстранил от себя, но в лицо не заглянул — скользнул взглядом по лицам мужиков, на секунду-другую задержался заострившимися глазами на Виссарионе.

— Ждал-ждал, братка, рыбку от тебя, да вот сам прикатил. Да дочери пора, одначе, до дому. Загостевалась, чай. — Братья приобнялись.

Весь вечер Михаил Григорьевич хитро — как бы между делом — выспрашивал Ивановых домочадцев, как вела себя Елена, но никто ничего ясного ему не сообщил. Дарья шепнула Елене:

— Михайла, батька твой, чиво-то усёк, лисовин лукавый.

— Ай, — отмахнулась Елена, приподнимая счастливое лицо. — Чего уж теперь!

Утром Елена и отец уезжали, с ними направлялось в город две подводы копчёной и свежей рыбы, шкурок белька, кули с кедровым орехом, лечебными травами и бадья со смолой. Виссарион уловил минутку, когда Елена оказалась на крыльце одна, прикрытая влажными потёмками, спросил, теряя голос и сжимая в замке свои тонкие длинные пальцы:

— Моя ли ты, Елена? Ещё раз, ещё раз хочу слышать!

Она, озираясь, мгновенно ответила:

— Твоя. А то как же? — И, путаясь в подоле и нижних юбках, сбежала по ступенькам к запряжённой за воротами пролётке, на кожаном широком сиденье которой уже сидел нетерпеливый отец. Он сдержанно и строго прощался с уходившими в море мужиками, кому пожимая руку, а для кого слегка приподнимая картуз.

У влюблённых уже был твёрдый уговор: в марте заканчивается срок ссылки Виссариона, и они вместе уезжают в Грузию, потом — в столицу. А пока — недели через две Виссарион во что бы то ни стало (деньги для взяток имелись) переведётся в Иркутск, снимет жильё, и Елена перейдёт жить к нему гражданским браком.

Елена мучилась — должна родить или вытравить плод?

Стала часто молиться, но не называла в молитвах того, чего на самом деле страстно хотела, — убить ребёнка. Она боялась назвать это желание словами: такие слова ей казались каплями огня, который должен был сжечь её — грешницу, хорошо понимала она, или даже преступницу, пытавшуюся нарушить, разломать какие-то извечные законы, по которым жили и живут её родители, но которые стали в тяжесть ей. Временами отчаяние наваливалось на её сердце, и спутывались в голове желания и стремления, словно бы она не знала, не понимала или забыла, чего хотела и ожидала от жизни. Приходила в родительский дом, приклонялась головой к плечу Любови Евстафьевны, однако ничего ей не рассказывала, не делилась.

— Чёй-то ты, Ленча? — участливо спрашивала Любовь Евстафьевна, отрываясь от кудели.

— Так, — отвечала она.

Однажды вечером к Елене заглянула Наталья Романова. Справилась, стыдливо опуская большие детские глаза, не было ли с фронта писем от Василия. Письма были, к родителям и деду с бабкой, и Елена пересказала их Наталье, теребившей свою рыжеватую косу. Наталья и краснела, и бледнела, и вздыхала, и даже тихонько всплакнула. Помолчали, вглядываясь в сумеречные отпотевшие окна. Сидели в спальне, не зажигали света, но золотисто отсвечивала лампадка. Было тепло, тихо. Елена, какая-то вся сжатая, ссутуленная, плотно укутанная большой шалью, будто бы мёрзла, держала в замке пальцы. Лицо её было напряжённым, замкнутым. Подруги то возобновляли разговор, то прерывались. Елена, казалось, даже и не слушала Наталью.

— Пойду, чё ли, — с несомненной обидой, наконец, сказала Наталья, поднимаясь с табуретки и запахивая на груди кофту.

— Погоди, — взяла её за руку Елена. Хотела что-то сказать, но лишь прикусила губу.

— Какая-то ты чудная нонче.

— Чудная, говоришь? Вот что хочу тебе, Наташа, сказать. — И Елена потянула к себе Наталью, которая стала часто моргать, не понимая подругу и даже чуточку чего-то испугавшись. От лица Елены отхлынула кровь.

— Чиво ты? — озиралась Наталья на дверь, будто хотела убежать.

Елена собиралась что-то сказать, но в сенях послышались шаги: пришёл из конюшни Семён, свежий, румяный от морозца, в длинной холщовой расшитой рубахе. Сбросил с плеч заношенный до блеска полушубок, торопливо переобулся в кожаные самошитные тапочки и, нетерпеливый, храня на губах улыбку, прошёл на свою половину к жене. Весело поздоровался с Натальей, подмигнул и спросил, доколе будет она в девках куковать. Наталья покраснела до макового цвета и стала собираться домой, но Елена удержала. Марья Васильевна крикнула из-за перегородки, приглашая всех к столу. Семён вышел из спальни первым, а Елена жарко шепнула подруге: