Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы. Город - читать онлайн книгу. Автор: Шейла Фицпатрик cтр.№ 84

«Бывших людей», изгнанных из Ленинграда в 1935 г. после убийства Кирова, хватали в местах ссылки — на этот раз дело заканчивалось Гулагом, если не смертным приговором — якобы за участие в «контрреволюционных заговорах».

А. А. Синягина, сына зажиточного предпринимателя, высланного в 1935 г. из Ленинграда и учившегося в Томском университете, в августе 1937 г. вновь арестовали и расстреляли как «члена контрреволюционной анархо-мистической и террористической организации»; два месяца спустя та же участь постигла в Оренбурге С. Н. Римского-Корсакова, высланного в 1935 г. из Ленинграда экономиста, внучатого племянника композитора П.И.Чайковского[37].

Любые порочащие сведения в биографиях коммунистов и комсомольцев — связь с оппозицией в 1920-е гг., контакты с оппозиционерами, партийные выговоры, былое временное прекращение членства или исключение из партии — в 1937-1938 гг. могли всплыть снова, или на собрании, посвященном самокритике, или в результате тайного доноса. Бывший одноклассник мог припомнить твои «троцкистские колебания» в 1923 г., коллега — твою подозрительную дружбу с иностранцем или «мягкотелость в отношении троцкизма»; лучший друг жены бывшего мог заподозрить ее в возможных связях с оппозиционером[38]. Никакое обвинение невозможно было убедительно опровергнуть, и былые праведные поступки коммунистов, так же как и неправедные, не оставались безнаказанными. Человека, который несколькими годами раньше, повинуясь партийному долгу, донес на тестя-кулака, в 1937 г. исключили из партии за связи с «социально-чуждыми». Коммуниста, сообщившего когда-то об антисоветских разговорах тещи, обвинили в родстве с нежелательным элементом (то есть с той самой тещей)[39].

История коммуниста-еврея по фамилии Златкин наглядно иллюстрирует, на какие компромиссы и предательства приходилось пускаться из-за порочащих родственных связей и насколько бессмысленным это оказывалось в конечном счете. Златкин, работавший в системе государственного страхования, в собственном личном деле не имел темных пятен, но мужа его сестры сослали как троцкиста. Посланный партийной организацией Златкина в его родной город следователь вернулся с еще более угрожающими сведениями: он заявил, что отец Златкина, бывший коммунист, ныне исключенный из партии, был старостой синагоги (это настолько невероятно для коммуниста, что наверняка неправда), а также агентом полиции при старом режиме. Что мог сказать Златкин? Он признал, что муж сестры был троцкистом; после того как его второй раз исключили из партии, Златкин «перед сестрой ставил вопрос о разводе, она не послушала». Что касается отца, то Златкин клялся, что, когда того исключили из партии, «даже не помог ему апеллировать». «Я думал, что я давно уехал от семьи, — уныло говорил Златкин, — и думал, буду чист». Как бы не так. Его исключили из местной парторганизации большинством голосов[40].

Материалы о деятельности троек НКВД в Саратове свидетельствуют о том, что там на жертв — простых горожан и крестьян, получавших приговоры после чрезвычайно коротких судебных заседаний, — устраивали облаву на основании списков разного рода нежелательных элементов, от белогвардейцев до церковников[41]. Их обвиняли в «антисоветской деятельности», имея в виду, по-видимому, антисоветские разговоры плюс пятно в биографии; почти никаких доказательств представлено не было, но 17 человек из 29 получили смертный приговор, остальные — по 10 лет. В «саратовскую девятку», восемь человек из которой являлись односельчанами, входили крестьяне, из них (согласно выписке из судебного решения) пять бывших кулаков (четверо были сосланы и бежали из ссылки или отбыли срок в Гулаге), два бывших помещика, один толстовец и два активных деятеля православной общины. «Саратовскую двадцатку» (сплошь горожане) составляли одиннадцать бывших белогвардейцев — офицеров или добровольцев, трое членов бывшей партии эсеров, четверо сыновей торговцев или зажиточных буржуа, трое бывших служащих царской полиции, один бывший тюремный сторож и один член дореволюционной городской думы.

Тройки не позаботились даже записать в протокол антисоветские высказывания, за которые «саратовская девятка» и «саратовская двадцатка» понесли столь суровое наказание. Но, возможно, они походили на высказывания другой группы, судившейся в Саратове за «контрреволюционную деятельность» годом раньше. Это была настоящая группа, в отличие от многих так называемых; в нее входили верующие мужчины и женщины, все сравнительно пожилого возраста, некоторые — бывшие священники и монахини, объединившиеся вокруг священника по фамилии Рубинов и собиравшиеся в его доме в Вольске. Рубинов говорил своим последователям, что нужно убеждать колхозников уходить из колхозов, потому что снова наступает голод (это было в октябре 1936 г.), и что надо воспользоваться новой Конституцией и выбрать верующих в советы. Его последователи якобы позволяли себе высказывания того же типа, какие часто фигурировали в сводках НКВД о настроении населения: «скоро будет война», и советская власть падет; советское руководство — это «евреи, которые продали Россию»; «настанет время, и мы расправимся с коммунистами»; «Германия и Япония... начнут войну, а мы им поможем»[42].

РАЗНОСЧИКИ ЧУМЫ

Террор распространялся многими путями. Его сеяли доносы, порожденные атмосферой всеобщей подозрительности и шпиономании. Его провоцировала принятая в НКВД практика ведения следствия, когда от арестованных «врагов народа» требовали письменных признаний с именами сообщников. Распространяли его и «разносчики чумы» — люди, которые по той или иной причине «заражали» всех вокруг. Весьма заметным разносчиком чумы был Л. Авербах, бывший лидер пролетарских писателей, чью зловещую репутацию мы уже отмечали[43]. Менее типичный пример (поскольку сам «разносчик» не был арестован) — молодой астроном из Средней Азии, «пролетарский выдвиженец», который, как обнаружилось, сфабриковал экспериментальные данные в статье, опубликованной в зарубежном научном журнале. Шума вокруг этого скандала поднялось достаточно, чтобы скомпрометировать практически всех, с кем контактировал астроном в двух институтах, причем сам он, по-видимому, избежал ареста благодаря нервному расстройству[44].

Другой тип разносчика чумы — коммунистический администратор с подмоченной репутацией, но пока еще не арестованный и отчаянно старающийся избежать этой участи. П. Постышев, украинский партийный руководитель, слывший умеренным, в первые месяцы 1937 г. подвергся критике и был снят со своего поста, но остался на свободе. Его перевели на новое место работы в Куйбышевскую область, где он «везде искал врагов с лупой», сея панику, охватившую всю местную бюрократию и проникшую в массы рядового населения. Постышев полностью распустил тридцать райкомов партии на том основании, что они непоправимо разложились, и велел арестовать 66 районных чиновников как врагов народа. На январском пленуме ЦК 1938 г. (где критиковали «перегибы» террора, впрочем, без далеко идущих последствий) Постышев, отвечая на недоброжелательные (можно сказать, почти издевательские) вопросы Молотова и остальных, упрямо отстаивал версию, что Куйбышев полон врагов[45]. Возможно, Постышев — это чрезвычайный случай, поскольку, хотя земля вовсю горела у него под ногами, он продержался необычайно долго, пока его, в свой черед, не разоблачили как врага. Но перевод дискредитированного чиновника в другое место, где он невольно «заражал» целое учреждение одним своим присутствием в течение нескольких месяцев, практиковался не так уж редко.