Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы. Город - читать онлайн книгу. Автор: Шейла Фицпатрик cтр.№ 27

Некоторые люди были специалистами по блату. Можно решить любую проблему, говорил один гарвардский респондент, если знаком с «профессиональными "блатниками"», «людьми, которые имеют связи в верхах и знают советскую систему. Они знают, кому можно дать взятку или поднести подарок, и какой именно подарок». Другой тип «блатного» профессионализма запечатлен в рассказе о поездке по снабженческим делам (основанном на реальном опыте одного польского еврея, сосланного в Казахстан во время войны), где представлены наброски портретов целого ряда профессионалов-«блатников» в сфере промышленности, милых и щедрых людей, являвшихся, по определению автора, «членами... невидимого подпольного сообщества тех, чьи должности дают им возможность обмениваться услугами с другими членами»[93].

Профессиональные «блатники» послужили темой юмористического стихотворения популярного поэта В. Лебедева-Кумача, напечатанного в 1933 г. в «Крокодиле» и озаглавленного каламбуром «Блат-нот» — имелся в виду особый блокнот, куда заносят номера телефонов и адреса «блатных» знакомых в придачу с таинственными зашифрованными записями вроде следующих: «Приятель Петра (санаторий)», «Сергей (пластинки, патефон)», «Ник.Ник. (насчет харчей)». «Тайный код» указывал владельцу «блат-нота», где лучше получить квалифицированную помощь в том или ином деле («Только позвони — и через минуту на проводе "Ник. Ник." Он достанет тебе все, что нужно»). Единственная проблема, говорилось в конце стихотворения, заключается в том, что связь с этими темными личностями может в конце концов привести тебя на допрос в прокуратуру[94].

Снабженец сахарного треста, чьи слова несколько раз цитировались выше, принадлежал именно к категории профессионалов-«блатников». Как и многие другие, он наслаждался своей работой: «Я любил свою работу. Она хорошо оплачивалась, у меня был большой блат, я ездил по всему Советскому Союзу — суточные и командировочные удостоверения приходились весьма кстати, — а кроме того, я получал удовлетворение от достигнутого, потому что я добивался успеха там, где другие терпели неудачу». Удовольствие от своего труда было характерно для виртуозов блата, непрофессионалов, для которых блат являлся призванием души. Один такой виртуоз представлял собой весьма примеча­тельную личность: ссыльный из Ленинграда, работавший счетоводом в колхозе, он был мастером на все руки (искусно плотничал, мастерил ящики и бочонки), но считал себя представителем интеллигенции. Летом он пускал жильцов и особенно подружился с директором большого ленинградского гаража, с которым ходил на охоту и поддерживал регулярные «блатные» взаимоотношения (дерево из леса обменивалось на муку и сахар из города). «Моего отца ценили, — вспоминал его сын. — Он хорошо работал, а кроме того, мог очень много сделать. Он помогал многим людям, любил устраивать дела по блату и умел это делать»[95].

Блат вовсе не являлся прерогативой профессионалов и виртуозов. Кое-кто из респондентов Гарвардского проекта полагал, что «блатные» отношения возможны только для людей более или менее состоятельных: «Знаете, никто не станет помогать бедному человеку. Ему нечего предложить взамен. Блат обычно означает, что и вы, в свою очередь, должны для кого-то что- то сделать». Однако те, кто делал подобные заявления, отрицая наличие у себя «блатных» связей по той причине, что они, дескать, были для этого слишком незначительными людьми, зачастую в другом месте своего интервью рассказывали какие-то эпизоды из собственной жизни, когда и они по сути пользовались блатом (устраиваясь на работу или продвигаясь по службе благодаря личным связям)[96]. Из этих и других данных, по всей видимости, следует, что принцип взаимности мог толковаться весьма широко: если вы просто нравились кому-то, это уже могло стать основой для «блатных» взаимоотношений.

Сделки по блату в жизни гарвардских респондентов, о которых они рассказывали (как правило, не употребляя при этом слово «блат»), преследовали множество целей: например, получение прописки или фальшивых документов, лучшего места работы, материалов для строительства дачи. Огромное количество этих «блатных» операций было связано с приобретением одежды и обуви («У меня... была подруга, работавшая в универмаге, и я доставала одежду через нее», «Я знал одного человека, работавшего на обувной фабрике, приятеля моей жены; поэтому мне удавалось доставать обувь хорошего качества по дешевке»). По словам одного респондента, отец которого работал в кооперативном магазине, его семья обладала такими обширными «блатными» связями, что «у нас всегда все было. Костюмы были очень дороги, хотя можно было достать и по государственным ценам. Нам приходилось стоять в очереди только за обувью, потому что у нас не было друзей, которые работали бы в обувных магазинах»[97].

Тема блата на удивление часто возникала в «Крокодиле», помещавшем на своих страницах карикатуры, изображавшие процедуры поступления в университет, получения медицинских справок, мест в хороших домах отдыха и ресторанах. «Что это ты, приятель, так часто болеешь? — Я знаком с доктором», — можно прочесть под одной из карикатур. На другой изображены отдыхающий и доктор, беседующие на балконе шикарного дома отдыха. «Я здесь уже месяц и еще ни разу не видел директора», — говорит отдыхающий. «Как, вы его не знаете? Как же вы тогда получили комнату?»[98] Одна из карикатур «Крокодила» иллюстрирует присущую неформальным советским механизмам распределения тенденцию превращать любые официальные бюрократические отношения в личные. Она озаглавлена «Хорошее воспитание» и изображает директора магазина, учтиво беседующего с покупателем. На них смотрят кассирша и еще одна женщина. «Вежливый человек наш директор, — говорит кассирша. — Когда ткань отпускает, каждого покупателя называет по имени и отчеству». — «Неужели он всех покупателей знает?» — «Конечно. Кого он не знает, тому и не отпустит»[99].

Личные связи смягчали суровые условия жизни в СССР, по крайней мере для некоторых его граждан. Кроме того, они стави­ли под сомнение значение великой сталинской перестройки экономики, создавая вторую экономику, основанную на покровительстве и личных контактах, параллельно первой, социалистической, основанной на государственной собственности и центральном планировании. Из-за острого дефицита товаров эта вторая экономика, по-видимому, имела в жизни рядовых людей даже большее значение, чем частный сектор во времена нэпа, как это ни покажется парадоксально. Правда, даже для людей со связями неудобства стали неизбежной нормой советской жизни. Горожане тратили долгие часы в очередях за хлебом и другими вещами первой необходимости. Путь на работу и с работы становился пыткой: в больших городах люди с хозяйственными сумками старались втиснуться в набитые битком, тряские автобусы и трамваи, в маленьких брели по немощеным улицам, зимой засыпанным снегом, весной и осенью покрытым лужами, больше напоминающими моря. Многие из маленьких радостей жизни, таких как кафе и магазинчики по соседству, исчезли вместе с концом нэпа; при новой централизованной системе государственной торговли зачастую приходилось ехать в центр города, чтобы починить обувь. Дома, в коммуналках и бараках, жизнь проходила в тягостной скученности, была лишена комфорта, и ее часто отравляли склоки с соседями. Дополнительным источником дискомфорта и раздражения служила «непрерывная рабочая неделя», упразднившая отдых по воскресеньям и нередко приводившая к тому, что у всех членов семьи были разные выходные дни[100].