Убийство в Ленинграде Кирова 1 декабря 1934 г., в осуществлении которого роль НКВД несомненна, ловко использованное массированной сталинской пропагандой, на время тему Виктора Сержа из писем Роллана Горькому убрало. Очевидно, что завербованный НКВД секретарь Горького Крючков, занимавшийся, надо думать, и перлюстрацией почты писателя, о беспокойстве Роллана по части дела Виктора Сержа докладывал куда надо, не говоря уже о том, что Горький и сам информировал власти о беспокойстве Роллана. Тем не менее…
Прорвавшийся протест
Даже созыв Международного антифашистского конгресса писателей и присутствие на нем большой советской делегации не заставило «инстанции» дать сколько-нибудь разумную информацию по «делу Сержа», хотя Кольцов из Парижа настойчиво запрашивал начальство на сей счет. Ему оставалось крутиться и увертываться от соответствующих вопросов западных делегатов конгресса. Однако все попытки замолчать на конгрессе вопрос о судьбе Виктора Сержа — провалились, и выступления в защиту Виктора Сержа на парижском конгрессе состоялись. Случилось это в последний день работы конгресса, когда были произнесены речи француженки Мадлен Паз и бельгийца Шарля Плинье.
Паз настаивала, чтобы конгресс потребовал от советского правительства гласного суда над Виктором Сержем или предоставления ему возможности выехать за границу. Во время речи тов. Паз температура в зале накалилась, но твердость председателя Андре Мальро спасла положение. Мальро решительно заявил, что всем участникам конгресса гарантирована свобода высказывания и что те, кто попытается этому помешать, должны будут покинуть зал. Речь Паз вызвала бурное одобрение доброй половины аудитории <…>
[743].
Советские газеты о выступлениях Паз и Плинье не сообщали, ни слова не было сказано об этом и на отчете советской делегации в Союзе писателей 21 июля 1935 г. (Щербаков ограничился общим описанием:
Были выступления двух троцкистов. Этих троцкистов опять-таки не преувеличивая стерли в порошок <…> Эта кучка людей испробовала тактику классовых врагов, которые и у нас эту тактику осуществляют, пытались нагадить, напортить каким угодно способом. Не вышло
[744].)
Не упоминает Виктора Сержа и Эренбург в пространных мемуарах «Люди, годы, жизнь» (сказать всей правды о делах такого рода в условиях жесткой цензуры он себе позволить не мог, а иногда, быть может, и не хотел — приходилось выбирать умолчание).
О «полемике» на парижском конгрессе вокруг дела Виктора Сержа рассказывается в «Устной книге» Н. Тихонова: «Однажды мне вдруг сказали, что я должен выступить вот по какому случаю. В Ленинграде арестован троцкист, которого зовут Виктор Серж (я понятия не имел, кто это такой
[745]), и по этому поводу завтра утром на заседании будет выступать Мадлен Паз
[746], и я должен ей отвечать. Тогда я спросил: „А почему я?“. „А потому, — мне сказали, — что вы из Ленинграда. Больше никого из Ленинграда тут нет“
[747]. Я говорю: „Я совершенно ничего не знаю, ни этого Виктора Сержа, ни что он там натворил“. „Ну все равно вы должны выступать“. Когда я на следующий день пришел на заседание, я попросил показать мне Мадлен Паз. Она что-то записывала в блокнот. Она была высокая, черноглазая, низко опущенные на уши черные волосы, черное платье, белоснежный воротничок. В публике было много белогвардейцев. Мадлен Паз выступила. Мне переводили, но это, собственно, роли не играло, я заранее знал, в чем соль ее выступления, и у меня был готов ответ, я бы сказал якобинский такой. Я был очень зол: какого черта я должен выступать против какого-то там Сержа? Одним словом, я выступил так, что они затихли. На этом и надо было кончать. Но дело в том, что меня переводил француз, и переводил неточно, безжизненно и, видимо, делал какие-то ошибки, и мои противники ко мне придрались. Мадлен Паз выступила второй раз и сказала, что ее не удовлетворяет ответ (то есть перевод этого француза окаянного). Надо было против нее кого-то выставить. Выступил Эренбург. Ничего не подействовало. Паз взяла слово в третий раз. Тогда от нас выступил я не помню кто — то ли Панферов, то ли кто-то еще
[748]. В общем получился какой-то нехороший оттенок. И все решил Андре Жид. Он имел тоща очень большой авторитет, и он сказал: „Довольно! Мы запрещаем вам задевать страну Советский Союз, которую мы любим. Свою любовь к ней мы выражаем прежде всего тем, что полностью, всем сердцем нашим и умом, доверяем ей!“
[749]. А после него взяла слово Анна Зегерс. Она выступала очень резко и сказала так: „Вы говорите в то время, когда летят головы моих друзей. В Германии рубят головы, вы это представляете себе?“ И она так страстно и так замечательно говорила, что наши противники потеряли опору и начали отступать, и все кончилось в нашу пользу»
[750].