Дзэн и искусство ухода за мотоциклом - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Пирсиг cтр.№ 82

В некоторых серьезных повреждениях виновата одна психомоторная ловушка сметки – мускульная нечувствительность. Частично она бывает от недостатка кинестезии – неумения понять, что внешние части мотоцикла грубы, а вот в двигателе – нежные, точные детали, которые легко повредить мускульной нечувствительностью. Есть такое «чувство механика» – очевидное для тех, кто знает, что это, однако труднообъяснимое для прочих; видя, как с машиной работает тот, у кого его нет, страдаешь вместе с его машиной.

Чувство механика возникает из глубоко внутреннего кинестетического ощущения упругости материалов. У некоторых материалов – керамики, например, – ее очень мало: нареза́ть фарфоровый патрубок следует осторожнее, сильно не давить. Другие материалы – например, сталь – обладают огромной упругостью, она больше, чем у резины, но в твоем диапазоне работы (если не прилагаешь больших механических сил) упругость эта не проявляется.

А гайки и болты выводят тебя в диапазон больших механических сил, и тут надо понимать, что в таких диапазонах металлы упруги. Затягивая гайку, достигаешь такой точки, когда она «болтается»: контакт есть, а запас упругости не выбран. Потом гайка «подогнана»: когда выбирается легкая поверхностная упругость. И наконец, точка «тугой» гайки – в ней выбрана вся упругость. Сила для достижения этих трех точек различна для каждого размера гайки и болта, для болтов со смазкой и контргаек. Различны силы для стали и чугуна, меди и алюминия, пластиков и керамики. Но обладая чувством механика, знаешь, когда затянуто туго, и вовремя останавливаешься. А если его нет, минуешь эту точку и срываешь резьбу или запарываешь узел.

«Чувство механика» – это понимание не только упругости металла, но и его мягкости. В мотоцикле есть поверхности, точные до тысячной дюйма. Уронишь такую деталь или стукнешь по ней молотком, попадет на нее грязь или ты ее поцарапаешь – она утратит точность. Важно понимать, что металл под поверхностями обычно выдерживает сильные воздействия и напряжения, а вот сами поверхности – нет. Когда деталь застревает или ее трудно достать, человек с чувством механика старается не повредить поверхности и по возможности применяет инструменты к непрецизионным поверхностям детали. Когда же надо работать на прецизионных поверхностях, он всегда возьмет что помягче. Для такой работы есть латунные, пластиковые, деревянные, резиновые и свинцовые молотки. Они помогут. На тиски можно ставить пластмассовые, медные и свинцовые прокладки. Тоже помогают. Обращайся с точными деталями нежно. Никогда не пожалеешь. А если склонен колотить по всему, с чем работаешь, не сочти за труд – попробуй отнестись с уважением к этому шедевру, точной детали.

Длинные тени в пустыне оставили по себе какую-то подавленность и тоску…

Может, виновата обычная вечерняя депрессия, но после сегодняшних разговоров остался осадок: как будто я обошел то, ради чего все это говорилось. Меня спросят: «Ну а если я избегну всех ловушек сметки – тогда у меня все получится?»

Ответ здесь, разумеется: нет, ничего у тебя пока не выйдет. Еще ведь и жить надо правильно. Как живешь – так и ловушек избегаешь, так и нужные факты видишь. Хочешь знать, как написать совершенную картину? Легко. Стань совершенным, а потом пиши естественно. Так поступают все знающие люди. Создание картины или починка мотоцикла неотделимы от прочего твоего существования. Если ты неряшливый мыслитель шесть дней в неделю, когда не трогаешь свою машину, какие методы избегания ловушек, какие трюки вдруг прибавят тебе проницательности на седьмой? Все взаимосвязано.

Но если ты шесть дней в неделю неряшливый мыслитель, а на седьмой очень постараешься стать проницательным, может, следующие шесть дней уже не пройдут так же неряшливо, как предыдущие шесть. Все, что я тут болтал про ловушки сметки, – видимо, готовые рецепты правильной жизни.

Когда работаешь с мотоциклом, подлинный мотоцикл называется «ты сам». Машина, которая вроде бы «там снаружи», и личность, которая вроде бы «тут внутри», – не две разные вещи. Они тянутся к Качеству или отпадают от Качества вместе.

В Прайнвилл-Джанкшн приезжаем, когда до заката лишь несколько часов. Мы сейчас на перекрестке с 97-й трассой, где свернем на юг; заправляюсь, а потом вдруг понимаю: все, устал. Захожу за угол заправки, сажусь на крашеный желтым цементный бордюр, вытягиваю ноги на гравий, и последние лучи солнца бьют мне в глаза сквозь кроны деревьев. Подходит Крис, тоже садится, и никто ничего не говорит; раньше таких спадов не бывало. Столько трепать языком про ловушки сметки – и вот сам попался. Может, усталость. Надо поспать.

Некоторое время смотрю, как по трассе едут машины. В них что-то одинокое. Нет, не одинокое – хуже. Ничего в них нет. Как лицо служителя, когда наполняет бак. Ничего. Никакая обочина под ногами, никакой гравий на никаком перекрестке на пути никуда.

И у водителей что-то такое. Похожи на нашего служителя с заправки: таращатся прямо перед собой в неком персональном трансе. Такое не попадалось мне с тех пор, как… как Сильвия заметила это в первый день. Похоронная процессия какая-то.

То и дело кто-нибудь кидает взгляд и опять равнодушно отворачивается, словно не лезет не в свои дела, словно смутился, что мы заметили, как он на нас посмотрел. Я замечаю, потому что мы долго с этим не сталкивались. Машину здесь водят тоже иначе. Движутся с равномерной максимальной скоростью, допустимой в городе, будто стремятся добраться куда-то, а то, что вот сейчас прямо здесь – через него надо поскорее проехать. Думают, по-моему, скорее о том, где хотят оказаться, чем о том, где они есть.

А я вот знаю, в чем дело! Мы на Западном побережье! Мы снова все чужие! Блин, я просто забыл о самой большой ловушке сметки. Похоронная процессия! В ней едут все: этот разрекламированный, супермодерновый эго-стиль жизни «подите все в жопу», который считает, будто вся эта страна – его. Мы выпали так надолго, что я совсем про него забыл.

Вливаемся в поток на юг, и я чувствую, что эта опасность настигает. В зеркальце вижу: какая-то сволочь садится на хвост и не хочет проезжать дальше. Выхожу на семьдесят пять – не отстает. Девяносто пять – и мы отрываемся. Скверные дела.

В Бенде останавливаемся и ужинаем в модерновом ресторанчике, куда люди тоже заходят и едят, не глядя друг на друга. Обслуживают превосходно, однако безлично.

Чуть дальше к югу отыскиваем чахлый лесок, разделенный на потешные участочки. Очевидно, проект какого-нибудь застройщика. На одном участке, что подальше от трассы, расстилаем спальники и понимаем, что хвоя едва прикрывает толстенный слой рыхлой пыли. Никогда такого не видел. Тут надо осторожнее, не ворошить ногами хвою, а то пыль будет летать повсюду.

Расстилаем брезент, на него кладем спальники. Пожалуй, сгодится. Немного разговариваем о том, где мы сейчас и куда едем. В сумерках смотрю на карту, потом зажигаю фонарик. Сегодня проехали 325 миль. Ничего себе. Крис, похоже, устал так же основательно, как и я, и с такой же готовностью засыпает.

Вышел бы из тени, а? На что ты похож? Чего-то боишься, да? Чего ты боишься?