Коктейль «Две семерки» (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Тополь cтр.№ 24

Исаак Иткинд прошел те же испытания, что и Папийон, но не в тропиках Французской Гвинеи, а в сталинских тюрьмах, в сибирских и казахских лагерях. Он попал на каторгу не молодым, двадцатипятилетним здоровяком, как Папийон, а шестидесятишестилетним. Выжить, победить КГБ ему помогли не мечты о побеге и мести, а его призвание. Практически он все тридцать лет так и был в побеге от следователей, палачей, страха, от сталинского террора. Он бежал от них к куску хлеба, из которого мог лепить, к коряге и пню, создавая скульптуры и живя под землей, как крот…

Он был свободен – от социализма, тоталитаризма, сталинизма. И теперь рассказывал мне об этом так просто и буднично, как мог бы, наверно, сыграть только Стив МакКуин, если бы тот знал о существовании Исаака Иткинда…

– А теперь в Алма-Ате мне снова стало совсем хорошо жить, – сказал Иткинд. – У меня теперь очень много дерева – вы видите?

Мы сидели в его мастерской – в холодном бомбоубежище. Иткинд был в валенках и телогрейке, но я видел, что он впрямь доволен тем, что у него есть, – так любовно смотрел он на деревянные колоды, пни и коряги, которые лежали и в его мастерской и на улице, под снегом, – ждали его рук и резца.

– Да, мне здесь очень хорошо. У меня много дерева и много планов. Ко мне приходит молодежь, смотрят, как я работаю. Приходят евреи из синагоги, и я диктую им на идиш свою книгу. Книгу о смысле жизни. Ведь в жизни во всем есть смысл. Например, когда у женщины рождается ребенок, у нее появляется молоко, правда? Ни раньше, ни позже. Все в природе имеет свой смысл, и все правильно придумано. И мне нужно работать. Человеку нужно работать, делать свое дело – в лагере, в тюрьме, все равно. Тогда он живет – это тоже природой придумано. Или – Богом… Да, я сейчас много думаю о природе и о Боге, еврейском Боге, от которого я бежал семьдесят лет назад…

Исаак Иткинд, знаменитый скульптор, чьи работы стоят в лучших музеях мира, а также в музеях Семипалатинска, Павлодара, Целинограда, Алма-Аты, лежат в подвалах Эрмитажа и московского Музея изобразительных искусств имени Пушкина, стал после своего девяностолетия членом Союза художников и получил звание «Заслуженный деятель искусств Казахской Советской Социалистической Республики». Он умер в Алма-Ате 14 февраля 1969 года, в возрасте девяноста восьми лет. Я надеюсь, что старые евреи алма-атинской синагоги сохранили продиктованную Иткиндом перед смертью книгу о смысле жизни.

Ненцы говорят, что где-то в заполярной тундре есть племя одноногих людей. В одиночку они ходить не могут, но вдвоем, обнявшись, не только ходят, но даже бегают… Это, конечно, легенда. Но именно вдвоем, обнявшись, только и можно было выжить в кровавых буранах двадцатого века. И не только выжить, но и сделать великие открытия.

Впрочем, не будем спешить, а заглянем в Россию начала двадцатого века. Не то революция, не то переворот. Хаос, митинговщина, блоковские «Двенадцать». Троцкий на трибуне, Ленин на броневике, Колчак в Сибири, Врагель в Крыму, а «впереди Иисус Христос».

Но времена не выбирают, в них, кто может, выживает.

…В сибирском Ново-Николаевске (ныне Новосибирск) они были проездом. Николай Урванцев, тридцатилетний геолог, высокий – метр, наверное, восемьдесят – в очках, в пыжиковой шубе и в оленьих унтах, обедал в местном купеческом ресторане в компании золотоискателей-таежников и рассказывал им о своей первой экспедиции в тундру. Елизавета Найденова, московская медсестра – сидела там же, но в другой компании. А слушала его. Да и как было не слушать, когда он в полный голос, на весь ресторан говорил о местах необыкновенных – Заполярье, тундра, лодочное плаванье по Карскому морю на Диксон, где он на пару с Бегичевым нашел погибших норвежцев и почту легендарного Амундсена…

И вдруг, рассказывала Елизавета Ивановна спустя полсотни лет, «очкарик этот встает для тоста». Смотрит на нее и произносит: «Прошу всех выпить за эту женщину, потому что она будет моей женой». Все, конечно, хохочут, а он продолжает совершенно серьезно: ему-де предстоит большая жизнь, масса северных экспедиций, но именно с этой женщиной он сможет пройти по жизни, не боясь никаких трудностей. То есть, возникла любовь с первого взгляда, и после обеда он пошел ее провожать. О чем они говорили? Конечно, он рассказывал о себе. С детства, начитавшись Нансена, Пржевальского и других великих путешественников, он мечтал о Севере, просто бредил им! И когда в Томском технологическом институте приятель-студент Александр Сотников предложил ему, первокурснику, отправиться на Таймыр, где у деда Сотникова еще в девятнадцатом веке были угольные и медные копи, Урванцев согласился, не раздумывая. Если они найдут каменный уголь в низовьях Енисея, Сибирь оживет, караваны судов пойдут по Северному морскому пути и Ледовитому океану!

Деньги на эту экспедицию Сотников получил у правительства Колчака. Морской адмирал, Колчак тоже мечтал освоить Северный морской путь. И все лето девятнадцатого года небольшая, всего семь человек, поисковая экспедиция Сотникова и Урванцева работала в норильской тундре. Они долбили шурфы в вечной мерзлоте, собирали образцы пород, нашли выходы угольных пластов, а когда вернулись осенью в Томск, там уже были большевики. Сотникова и Урванцева арестовали, причем Сотникова, как атамана белого енисейского казачества, тут же и расстреляли. А геолога Урванцева выпустили – ленинской России, как и Колчаку, тоже был нужен Северный морской путь.

И – уже на деньги Совнаркома – Урванцева отправили в новую экспедицию для разведки Норильского каменноугольного месторождения. Два года он провел в таймырской тундре, нашел там каменный уголь и признаки меди, никеля и платины, на собачьих и оленьих упряжках обследовал чуть не весь Таймыр, аж до Диксона добрался на лодке!..

Теперь, в Ново-Николаевске, провожая Лизу из ресторана, Урванцев соблазнял ее рассказами о своих приключениях. Даже попробовал поцеловать, но получил пощечину. Однако не успокоился, выспросил ее московский адрес, по которому она проживала с мужем-профессором, и через пару месяцев, оказавшись в Москве, постучался к ним в дверь…

Через месяц она стала его женой. Подробностей этой метаморфозы я нигде не нашел, лишь в одних мемуарах было сказано вскользь, что, якобы, профессор был болен и Урванцев несколько лет содержал его… Зато тихая медсестра уже в медовый, с Урванцевым, месяц круто изменила свою жизнь и решительно включилась во все его хлопоты по организации новой таймырской экспедиции. То есть, вокруг уже гулял НЭП, «жизнь налаживалась», а они снаряжались бог знает куда, в Заполярье! Впрочем, и при НЭПе это оказалось делом нелегким, напишет потом Урванцев. Знаменитых золотых червонцев, только что введенных, у них не было. Вместо денег Урванцеву выдали так называемые чеки взаиморасчетов, нечто вроде нынешнего «безнала». Только чеки эти ни в одном частном магазине не брали, требовали наличные. И тут их выручил Вениамин Свердлов, брат Якова Свердлова, председателя Совнаркома. Он помог обменять чеки на товары, дефицитные в Сибири, – ситец, чай, сахар и табак – с тем, чтобы в Сибири они обменяли все это на полушубки, валенки и прочее снаряжение, которого нет в Москве.