История Англии от Чосера до королевы Виктории - читать онлайн книгу. Автор: Джордж Маколей Тревельян cтр.№ 138

Новый век вызвал к жизни обширный праздно живущий слой общества, который не имел прямого отношения ни к земле, ни к ремеслам, ни к промышленности или к торговле. В годы, последовавшиеза Наполеоновскими воинами, было много разговоров о «держателях государственных бумаг», которые пользовались доходами, обеспеченными национальным кредитом.

Начиная со времени правления Вильгельма III всегда ожидали, что постоянный рост (с каждой новой войной) консолидированного государственного долга окажется роковым для страны, так как цифры взлетали с каждым десятилетием. Но на самом деле государственный долг никогда не превышал растущей финансовой мощи Британии, а проценты, выплачиваемые за него, почти целиком расходовались в самой Англии.

Это означало широкое распространение надежного и легко реализуемого богатства среди большого числа семей. Держатели бумаг были бережливым народом; в 1803 году высчитали, что 1/5 суммы, получаемой кредиторами при выплате им процентов по государственным займам, вновь вкладывалась в общественный фонд. Возможно, что большинство держателей бумаг получали тем или иным путем какие-либо дополнительные доходы, но некоторые вели пассивную респектабельную жизнь на свои маленькие, тщательно сохраняемые вклады.

Когда Коббет бранил держателей бумаг, как пиявок, питающихся за счет налогов с народа, и требовал прекращения выплаты национального долга, он едва ли представлял себе, что этим предлагает разорить не только биржевых спекулянтов, которые и были, возможно, «объектом нападок», но и огромное число невинных, скромных людей. Биржевых спекулянтов он ненавидел отчасти потому, что они способствовали разбуханию Лондона. Неумолимое «наступление кирпича и извести» навсегда уничтожило зеленые пространства Мидлсекса, создавая застроенные домами участки для деловых людей столицы и для биржевых спекулянтов и рантье. Преданный всем сердцем тому времени, когда в стране процветали йомены, Коббет не выносил вида этого нового бесформенного скопища домов и нового искусственного общества, не имеющего никаких корней в истории страны. Однако Англия будущего должна была состоять главным образом именно из таких городов и таких людей.

Брайтон, известный благодаря покровительству Георга IV и павильону, который он здесь построил, уже являлся дополнением Лондона. «Обращает на себя внимание, – жаловался Коббет, – развитие города Брайтона в Суссексе, находящегося в 50 милях от столицы на морском берегу и обладающего целебным воздухом. Он расположен так, что карета, которая покидает его не слишком рано утром, достигает Лондона в полдень… Многие биржевики жили в Брайтоне с женами и детьми. Они разъезжали в каретах взад и вперед и деятельно вели маклерскую игру на Биржевой аллее, хотя и жили в Брайтоне».

В течение первых 30 лет столетия многие перемены в обычаях и мыслях были вызваны неуклонным проникновением евангелической религии во все классы общества, не исключая даже и высшие; это движение распространялось снизу вверх. Активный индивидуалистический протестантизм, тесно связанный с филантропической деятельностью, строгость личного поведения и открытая набожность были, как мы видим, важным элементом в жизни Англии XVIII века, но оказывали тогда мало влияния на англиканскую церковь, отличавшуюся широкой веротерпимостью, или на свободные нравы высших классов. Но когда эти классы увидели, что их привилегиям и имуществу угрожают якобинские доктрины с противоположного берега Ла-Манша, тогда сильное отвращение к французскому «атеизму и деизму» подготовило благоприятную почву для большей «серьезности» джентри. Индифферентизм и веротерпимость в вопросах религии казались теперь мятежными и непатриотичными, соответствующие изменения произошли также и в нравах – распущенность или веселость сменились лицемерием или добродетелью. Семейные молитвы из купеческих домов проникли в столовые сельских домов. Был возрожден «воскресный обряд». «Низшие слои общества удивляло, – писал в 1798 году ежегодник «Эньюэл реджистер», – что во всех частях Англии аллеи, ведущие к церквам, заполнены каретами. Это новое явление побуждало простой деревенский народ спрашивать: в чем здесь дело?»

Если бы это стремление к большей серьезности в религиозных вопросах было только симптомом антиякобинской паники, то оно прошло бы вместе с исчезновением опасности. Но оно пережило восстановление мира в 1815 году достигло соглашения с установившими свое господство пос.; этого силами реакции. Викторианский джентльмен и ссемья были более религиозными в своих обычаях и более трезвыми в образе мыслей, чем их предшественники. Англичане всех классов образовали в XIX веке сильную протестантскую нацию; большинство отличалось той «серьезностью» в вопросах морали, которая является одновременно и достоинством, и опасным качеством пуританского характера. В своем стремлении одновременно повиноваться данному этическому кодексу и «преуспевать» в делах люди, являвшиеся типичными для нового века, не замечали возможности вести какой-либо другой образ жизни.

Индивидуалистический дух торгашества и столь же индивидуалистический вид религии объединились для создания породы самоуверенных и благонадежных людей, во многих отношениях хороших граждан, но «филистеров», по популярному выражению их наиболее известного критика в последующем поколении. Ни машинное производство, ни евангелическая религия не принесли никакой пользы искусству или красоте, которые презирались создателями больших фабричных городов севера как проявление изнеженности.

Ужас перед французским республиканским атеизмом способствовал более широкому, чем когда-либо со времени смерти его великого основателя в 1791 году, распространению движения последователей Уэсли в низших слоях общества. Новые методистские церкви не только увеличили число своих прихожан до сотен тысяч; методистский дух проник даже в более старые нонконформистские секты, подобные баптистской.

Мостом между англиканской церковью и диссидентами, так же как между антиякобинцами и либералами, явилась маленькая, но влиятельная евангелическая партия, которая обосновалась внутри самой церкви. Евангелисты часто были типом наиболее энергичного английского джентльмена новой эпохи. В армии они снискали уважение, в Индии – страх и признательность. Благодаря таким семьям, как Стефенсы, влияние евангелистов на Даунинг-стрит, на постоянной гражданской службе и в колониальной администрации постоянно возрастало в течение первых сорока лет XIX века.

Филантропическая деятельность была наиболее характерной формой выражения их религиозного благочестия. По вопросу о рабах они были готовы объединиться не только со своими единомышленниками-евангелистами, последователями Уэсли и другими диссидентами, но даже со свободомыслящими и утилитаристами, Уилберфорс с грустью признавался, что «отставшая от жизни» консервативная партия, преобладавшая тогда среди англиканского духовенства, препятствовала освобождению рабов или, в лучшем случае, была равнодушна к этому вопросу, тогда как нонконформисты и безбожные реформаторы оказывались его верными союзниками, А старый вольнодумец Бентам восклицал: «Если быть противником рабства означает быть «святым», то я за святость». Те же самые силы – евангелическая церковь, диссиденты и свободомыслящие радикалы – трудились ради просвещения бедноты в «Британском и зарубежном школьном обществе», а в следующем поколении выступали в защиту фабричного законодательства Шефтсбери.