Эффект прозрачных стен - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Грин cтр.№ 29

– О чем они у вас спрашивали? – Голос Лады вырвал Асю из размышлений.

– Где я была с часу до двух.

– И где вы были?

– С вами. Ведь так?

– Так. – Лада немного помолчала, потом сокрушенно добавила: – Бред какой-то! Они меня подозревают, представляете? Хорошо, что Маша ничего не слышала. Надо, кстати, сказать ей, чтобы ложилась спать. Сходите, Ася, пожалуйста, а то из меня как будто всю энергию выпустили. Не чувствую ног.

– Разве вы не хотите ей ничего рассказать?

– Что вы, Ася! Зачем девочку втягивать в этот кошмар?!

– Но она уже достаточно взрослая, чтобы все знать. Дети в таком возрасте лучше взрослых чувствуют изменение атмосферы в доме. Вы не обманете ее, просто надев маску «Все хорошо». А если Маша поймет ваше молчание по-своему? И это понимание будет кардинально отличаться от реального положения вещей? Вот представьте, если бы врач сегодня в больнице вместо обнадеживающих слов, сказанных уверенным тоном, прошел бы мимо, пряча глаза. Что бы вы почувствовали? А еще Маша может подумать, что все случившееся как-то косвенно связано с ней. Сами того не желая, вы ввергнете дочь в пучину вины.

– Сдаюсь. – Лада подняла руки. – Только не сейчас. Сейчас не могу. Может, утром… Точно – утром.

Маша по-прежнему лежала на кровати. Асе пришлось коснуться плеча девочки, чтобы привлечь к себе ее внимание.

– Папа пришел? – Маша подскочила, вытаскивая из ушей наушники.

– Пока нет.

– А мама где?

– Она легла, плохо себя чувствует. И ты ложись, пора спать, завтра рано вставать. – Маша скорчила недовольную гримаску, и Ася, погладив ее по голове, успокаивающе добавила: – Зато завтра пятница, в субботу можно будет поспать подольше.

– Да, пятница это здорово. Мы по пятницам ходим с Ольгой Эдуардовной на всякие выставки, концерты… – Маша мечтательно улыбнулась, а Ася поморщилась – из памяти еще не изгладилось свирепое лицо бывшей балерины. – Вы не думайте, она хорошая, добрая.

– Как Неонила?

– Нет! – Маша замотала головой. – Неонила особенная. Мне так хочется, чтобы она вернулась…

– У тебя, случайно, не осталось ее фотографии? Мне бы очень хотелось посмотреть на нее.

– Сейчас посмотрю!

Маша какое-то время листала фотогалерею мобильного, потом радостно заявила:

– Вот, нашла! Это мы в детском парке.

Ася всмотрелась в изображение на телефонном дисплее. Обыкновенная женщина среднего возраста с мягкой улыбкой на мягком лице. Ася немного увеличила изображение. Теперь почти весь экран занимали глаза Неонилы. Глаза эти, устремленные на Асю, были полны бесконечной любви и бесконечной грусти.

– Хороший снимок, – похвалила Ася. – Можешь мне переслать?

– Конечно, – без лишних «зачем» и «почему» ответила Маша.

Уже выходя из комнаты, Ася услышала:

– Только не рассказывайте маме, как мы ходили в библиотеку. Хорошо? Я сама…

За суматохой последних часов Ася так и не вспомнила о необходимости поставить в стаканчик в ванной запасные зубные щетки.

Выйдя из комнаты девочки, Ася заглянула в гостиную. Лада сидела в кресле, поджав под себя ноги.

– Заснула?

– Нет еще. Вы бы зашли к ней. Она так скучает…

– Нет, я не могу сейчас. Я знаю, что ужасно перед ней виновата, но боюсь расплакаться, и тогда все станет еще хуже.

– Все будет хорошо, – Ася стояла столбом посреди гостиной, не зная, что делать.

– Не будет! Не будет! – закричала Лада. – Они же меня подозревают! Меня! Как будто я могла…

И тут словно лопнула плотина, не выдержавшая натиск эмоций. Лада разрыдалась, беззвучно, отчаянно и горько. Она уже не казалась безупречно элегантной работодательницей, хозяйкой дома. Испуганная одинокая женщина билась в рыданиях, и Ася не могла стоять истуканом и смотреть на это. Она шагнула к креслу, уселась на подлокотник и, обняв Ладу, прижала ее голову к себе. Крепко-крепко. В боку мгновенно стало горячо от Ладиных слез.

– Тише, тише, – Ася гладила женщину по судорожно вздрагивающей спине. – Никто вас не подозревает. Я сказала, что вы были со мной. И завтра еще скажу. Меня к следователю вызывают. Приду и скажу – не стреляла.

Ася не была психологом, но чувствовала, что сейчас нужно говорить. Все равно что, смысл сказанного не играет роли. Главное – говорить. И она говорила. Долго. Пока не заговорила Лада.

Она родилась в военном городке. Отцу с матерью было уже за тридцать, и обзаводиться потомством они не планировали – в сложных условиях гарнизона было не до того. И хотя у офицеров части прибавление семейства периодически случалось, отец Лады, капитан Виктор Иванович Одинцов, следовать их примеру не спешил. Но жена о беременности узнала слишком поздно, ребенка пришлось оставить.

Одинцов мечтал о сыне. Таком же, как он сам, – энергичном, целеустремленном, решительном. Только более удачливом. Он смог преодолеть неприязнь, возникшую к кричащему свертку, который вручила ему медсестра у дверей роддома. Но полюбить – всем сердцем, без оглядки, – не смог. Когда Лада подросла, отец отдал ее не в ту школу, куда каждое утро возил детей городка автобус, а в специальный спортивный интернат. В интернат брали исключительно одаренных детей, и капитану пришлось приложить немалые усилия, чтобы пристроить туда дочь-тихушницу. На родительском собрании в конце года классный руководитель, в прошлом олимпийский чемпион, посоветовал отцу забрать девочку из интерната. «Замкнутая», «слабенькая», «не приспособленная», «не сможет» – слова тренера звенели в ушах капитана всю обратную дорогу, заставляя его крепче сжимать руль, чтобы не дать вылиться бушевавшему в нем гневу. Не сжимай он руль, где гарантия, что пальцы его не сомкнулись бы на тоненькой шейке, торчавшей из груды одежды на соседнем сиденье. По этой же причине, втолкнув дочь в квартиру, капитан отправился в казарму и трое суток не возвращался домой. Постепенно гнев его улегся. «Буду сам», – решил он и поутру стал выгонять дочь на пробежку, поддерживая ее собственным примером. Но вскоре ему это надоело – кому охота в сорок лет бегать ни свет ни заря. С началом широкомасштабных учений бег по утрам прекратился. «Ничего, – успокаивал себя капитан Одинцов, – пойдет в училище, там из нее человека сделают».

Мать Лады нигде не работала. Чтобы как-то себя занять во время ожидания мужа со службы, она начала шить. Неожиданно у нее получилось. Стоило пару раз пройтись по улице в сшитом своими руками платье, как все подруги, не совсем подруги и даже вовсе не подруги выстроились в очередь с просьбой сообразить и им что-нибудь подобное. Мать никому не отказывала. Одинцов считал занятие жены бабской блажью, но терпел. Какая разница, чем занимается жена? Лишь бы в доме была еда да поглажены рубашки. Да еще чтобы на сторону не смотрела. Но как-то раз, придя домой чуть раньше положенного, Одинцов увидел Ладу, увлеченно строчившую на машинке что-то яркое. Из его дочери, надежды и опоры, будущего доблестного офицера, хотят сделать портниху, обшивающую чужие зады? Вспышка гнева была такой сильной, что Одинцов не смог сдержаться. Он расшвырял тряпки, разорвал бумажные выкройки, высыпал из шкатулки разноцветные катушки с нитками и долго самозабвенно топтал их ногами, а потом, плюнув на ужин, ушел из дома, смачно грохнув дверью напоследок. Неделю капитан жил в казарме, периодически глуша остаточные вспышки гнева, напоминавшие глухие раскаты уходящей грозы, спиртом. Спирт был низкокачественным, отвратительной очистки, пах резиной, из-за чего носил название «калоша». Чтобы хоть как-то облагородить живительный напиток, туда, для отстоя сивушных масел, добавляли марганцовку, а для запаха – чеснок.