По мере того как непредсказуемость событий нарастала, вспыхивала национальная рознь, пустели полки магазинов, стала появляться ностальгия по недавнему прошлому. Она задела и ПГУ и, как показало дальнейшее, овладела руководством комитета с печальными для него последствиями. Совещания в Первом главном управлении проводились нечасто. Примерно раз в месяц у меня собирались начальники оперативных подразделений и мои заместители для обсуждения той или иной оперативной проблемы, представляющей общий интерес. В последние полтора года непременным пунктом повестки дня было то, что у нас называется — работа с кадрами. Приходилось напоминать коллегам, что старые и, надо признать, удобные для Комитета госбезопасности и ПГУ порядки канули в прошлое, что для того, чтобы быть полезной Отечеству, выполнять свои задачи в новых условиях, разведка должна не цепляться за отжившее, а идти в ногу с жизнью и хотя бы на полшага опережать ее. Коллеги одобрительно кивали, поддерживали, но с каким трудом новое находило себе место в нашей повседневной жизни! Переосмысливать же надо было практически все — от приоритетных оперативных и информационных задач до системы подбора и подготовки личного состава.
Серьезное сопротивление вызывали попытки отказаться от понятия и термина «главный противник», обозначавшего Соединенные Штаты Америки. Людям, которые десятилетиями работали по «главному противнику», было трудно привыкнуть к тому, что советско-американские отношения утратили конфронтационный характер и эра холодной войны завершилась, а следовательно, и подход разведки к работе по США должен быть пересмотрен. Надо сказать, что аргументы противников отказа от привычного термина были весомыми. В выступлениях американских официальных лиц — вице-президента Куэйла, министра обороны Чейни, да и самого президента Буша — с удручающей регулярностью звучал тезис о том, что именно Советский Союз остается для США главным противником. Если не ошибаюсь, последний раз эту мысль высказал г-н Буш в Академии ВВС в начале 1991 года. (Последующие события в Советском Союзе, разумеется, сняли на все обозримое будущее вопрос о возможности советско-американского соперничества. Произошло это, как и многое другое в истории, в результате стихийных, никем не контролируемых процессов, но отнюдь не было продуктом новой философии в международных отношениях.)
Разведка видела, что в условиях быстрого улучшения наших отношений с Соединенными Штатами, невиданного развития человеческих контактов на всех уровнях наши коллеги из ЦРУ удвоили и утроили свои усилия, направленные на приобретение агентуры из числа советских граждан. К сожалению, эти усилия не всегда оставались безрезультатными, хотя о многих прямолинейных лобовых подходах с предложениями работать на Соединенные Штаты нам становилось известно.
Наконец, нельзя согласиться с тем, что участие, проявленное Соединенными Штатами к делам Советского Союза, носит исключительно благотворный характер. Наше общество остается объектом тайных операций американской разведки. Передачи радиостанции «Свобода», финансируемой конгрессом США, например, немало способствовали тому, что межнациональная рознь в нашей стране приобрела столь острый и непримиримый характер. Доказать это не сложно — достаточно проанализировать передачи этой станции на армянском и азербайджанском языках за 1989–1990 годы.
И все-таки от термина «главный противник» после долгих размышлений мы отказались. Он уводил нас в прошлое, страна же стремилась в будущее. Конфронтация утратила смысл вместе с крахом партийно-государственной системы в СССР.
В 1989–1990 годах началась постепенная структурная реорганизация разведки, перегруппировка сил в соответствии с новыми условиями. Насколько мне известно, эта работа продолжается.
Развал партийно-государственных структур, стремительное размывание традиционных идеологических устоев, растущее осознание того, что КПСС не способна обновиться и возглавить обновление общества, породило для нас качественно новую, неведомую и немыслимую совсем недавно проблему департизации, то есть ликвидации организаций КПСС в правительственных учреждениях, включая КГБ и, естественно, ПГУ. Проблема встала острейшим образом, после отмены статьи 6 Конституции СССР, которая утверждала руководящую роль компартии в нашем обществе. К моему удивлению, в пользу департизации еще в середине 1990 года высказался секретарь партийного комитета ПГУ — Станислав Григорьевич Н. Руководство и партком КГБ были категорически против ликвидации партийных организаций. Была изобретена терминологическая уловка, которая позволяла запутывать совершенно ясный в принципе вопрос. Доказывалось, что «деполитизация» (это слово подставлялось вместо «департизация») правительственных учреждений, особенно КГБ, является бессмысленной, поскольку по характеру своей деятельности они должны проводить и защищать политику государства и т. и. Удивительно, что этот примитивный довод срабатывал, хотя, думается мне, и здесь решающее значение имела дисциплина сотрудников КГБ, привычка верить в разумность и порядочность своих руководителей. Было и еще одно обстоятельство. Вопреки распространенному мнению, партийные организации в КГБ на протяжении по меньшей мере последних десятилетий не играли никакой «руководящей и организующей роли». Они были полезным, а во многих случаях декоративным придатком руководства всех уровней — от Комитета госбезопасности до оперативного отдела. Секретари партийных организаций подбирались начальством из числа толковых оперативных работников и затем «избирались» на партийных собраниях. Вряд ли в какой-нибудь из наших организаций работали профессиональные аппаратчики. Их не было. Были наши коллеги, отбывающие временную партийную повинность и через два-три года с облегчением возвращающиеся к оперативной работе.
Политбюро руководило Комитетом госбезопасности не через партийную организацию, а напрямую — через председателя КГБ и одного-двух его заместителей.
Таким образом, наш «партаппарат» занимал довольно индифферентную позицию и выжидал, куда повернет начальство.
В середине 1990 года я гласно и широко объявил по Первому главному управлению, что отныне партийные органы любого уровня не должны никоим образом вмешиваться в служебные дела разведки. Это было непривычно, партийные организации несколько растерялись, начали без особой охоты искать себе новое применение и, кажется, так его и не нашли.
Дело, однако, не было столь простым. Развитие обстановки в стране, настроения личного состава требовали более решительных шагов, полного организационного отделения государственной структуры, какой является разведка, от общественной организации, какой стала КПСС. Руководство КГБ осторожно, с оговорками, но твердо стояло за сохранение в органах госбезопасности партийного присутствия.
Можно ли было разведке не ориентироваться на КГБ и пойти своим путем? В условиях, существовавших в КГБ до августа 1991 года, это было бы расценено как мятеж. Я — не политик, а офицер разведки. Я шел с большинством. Иллюзий по поводу перспективности этого пути не было. Своими тревогами и сомнениями я делился с коллегами в руководстве комитета и лично с Крючковым. На меня стали посматривать косо, как на потенциального «демократа». Это было далеко от истины.
Из записных книжек