Принцесса Занзибара. Женщины при дворе султана Сеида Саида - читать онлайн книгу. Автор: Эмилия Руэте cтр.№ 8

В одном из углов этого двора резали, свежевали и потрошили туши – весь скот только для нужд обитателей дома: на Занзибаре каждый дом должен сам обеспечивать себя мясом. В другом углу сидели негры с бритыми головами, а рядом с ними лежали, растянувшись на земле, ленивые водоносы, которые не обращали ни малейшего внимания на настойчивые требования принести воды, пока мускулистый евнух не напоминал им неприятным образом об их обязанностях. Я знала, что эти медлительные господа мгновенно вскакивают на ноги и уносятся прочь как молния со своими кувшинами, стоит их грозным начальникам только нахмурить брови. Рядом с ними грелись на солнце няньки и подставляли его лучам своих маленьких питомцев, слух которых они услаждали сказками и историями. Кухня тоже была под открытым небом, и дым, как можно догадаться, свободно поднимался к небесам, поскольку дымовых труб на Занзибаре нет. В огромной толпе кухонных эльфов нормой были драки и путаница, и главные повара щедро раздавали оплеухи сварливым или медлительным негодяям и негодяйкам. На кухне Бет-иль-Сахеля животных жарили целиком, и однажды мне довелось увидеть рыбу такого размера, что ее внесли на двор два здоровяка негра. Мелкую рыбу во дворец приносили только корзинами, а домашнюю птицу – только дюжинами. Муку, рис и сахар считали мешками, как при оптовой торговле, а сливочное масло, которое ввозили с севера, в основном с острова Сокотра, поступало в кувшинах, весивших центнер каждый. Только пряности измерялись фунтами. Еще больше изумляло количество потребляемых фруктов. Каждый день тридцать, сорок или даже пятьдесят человек приносили на спинах груды фруктов, не считая тех, которые привозили нам на лодках с плантаций, расположенных вдоль берега. Я, вероятно, не слишком преувеличу, если скажу, что Бет-иль-Сахель потреблял в день столько фруктов, сколько вмещает железнодорожный вагон; но в некоторые дни – например, во время сбора урожая манго – спрос на них был еще больше. Рабы, которым были доверены все эти фрукты, были крайне беспечны. Они, не задумываясь о последствиях, сбрасывали тяжелые корзины со своих голов на землю, и половина содержимого оказывалась побита или раздавлена.

Дворец был защищен от моря длинной стеной, толщина которой была примерно двенадцать футов, и во время отлива некоторых из наших лошадей привязывали перед этой стеной, давая им возможность нежиться, катаясь по песку. Своих чистопородных скакунов из Омана мой отец любил огромной любовью. Он регулярно осматривал их, а если один из них заболевал, отец шел на конюшню и сам убеждался, что коня лечат правильно. Как дороги сердцу арабов их любимые лошади, я могу рассказать на примере моего брата Маджида. У него была очень красивая гнедая кобыла, и он очень сильно желал, чтобы она родила жеребенка. А когда наступило время для исполнения этой надежды, он приказал, чтобы ему сразу же сообщили о рождении жеребенка, в какое бы время дня или ночи оно ни произошло. В результате однажды ночью, примерно в два часа, нас подняли с постели – действительно заставили встать, чтобы сообщить нам об этом счастливом событии. Конюх, принесший радостное известие, получил прекрасный подарок от хозяина, которого переполняла радость. И этот случай не исключение: рассказывают, что в собственно Аравии привязанность к лошадям еще сильнее.

Между половиной десятого и десятью часами мои старшие братья покидали свои комнаты и отправлялись завтракать с моим отцом. На этот завтрак не допускалась ни одна из младших жен, как бы сильно ни любил ее султан. Кроме детей и внуков – тех, кто уже вырос из младенческих лет, – за стол допускались только главная жена Азза бинт-Сеф и ее сестра. На Востоке общественные различия нигде не соблюдаются строже, чем за столом. Хозяева обращаются со своими гостями весьма сердечно и приветливо, так же как знатные люди здесь, в Европе, или даже еще приветливей, но, когда садятся есть, исключают их из своего общества. Этот обычай такой древний, что никто не обижается. На Занзибаре у младших жен была собственная система деления на лучших и худших. Красивые и дорого стоившие черкешенки, в полной мере сознававшие, что они выше и по достоинствам, и по цене, отказывались сидеть за одним столом с коричневыми абиссинками. И, по молчаливому соглашению, женщины каждой расы за едой держались отдельно от других.

В Бет-иль-Сахеле у меня возникло впечатление, что живущие там люди гораздо веселее, чем жители Бет-иль-Мтони. Причина этого была в том, что в Бет-иль-Мтони Азза бинт-Сеф управляла, как верховная владычица, мужем, пасынками и падчерицами, их матерями – короче говоря, всеми, а в Бет-иль-Сахеле, где Азза редко появлялась, все, не исключая моего отца, чувствовали себя свободно и раскованно. И я думаю, что мой отец, должно быть, очень сильно ценил эту свободу действий, потому что много лет он никого не посылал постоянно жить в Бет-иль-Мтони, кроме тех, кто о этом просил, хотя там всегда оставались свободные комнаты, а Бет-иль-Сахель был переполнен. Перенаселенность, о которой я сейчас говорила, в конце концов стала создавать столько неудобств, что моему отцу пришла на ум мысль установить на широкой веранде деревянные павильоны, которые служили бы жилыми комнатами. В конце концов он приказал построить на берегу моря, в нескольких милях к северу от Бет-иль-Мтони еще один дом, который получил название Бет-иль-Рас (Дом на мысу) и был специально предназначен для молодежи из Бет-иль-Сахеля.

Художник нашел бы на веранде Бет-иль-Сахеля много материала для своих картин. Прежде всего – человеческие лица восьми или девяти оттенков, что художник непременно должен был бы учесть, и множество цветовых пятен и теней на одеждах этих людей, что создавало живейшие контрасты. Не меньше живости было в возне и суматохе, которые там царили. Дети всех возрастов носились по веранде, ссорились и дрались. Непрерывно звучали выстрелы или хлопки в ладоши, которыми подзывают слуг, – это заменяет привычный на Западе звонок колокольчика. Огромные и толстые деревянные сандалии женщин, иногда инкрустированные золотом или серебром, создавали мучительный шум. Мы, дети, просто наслаждались тем, как смешивались на веранде языки разных народов. Полагалось говорить только по-арабски, и в присутствии султана это правило всегда соблюдалось; но как только султан отворачивался, начиналось вавилонское столпотворение – персидский, турецкий, черкесский, суахили, нубийский, абиссинский языки, не говоря о диалектах. Однако в этом общем шуме участвовали все; исключением бывали только больные, и то лишь иногда, поэтому наш дорогой отец полностью привык к нему и никогда даже в малой степени не возражал против него.

Именно на этой веранде собрались сестры в день моего прихода в гости. Они были празднично одеты в честь нашего посещения и прихода Сеида Саида. Их матери ходили вперед и назад или стояли группами. Они разговаривали, смеялись и шутили так оживленно, что человек, не знающий страну, никогда бы не принял их за жен одного и того же мужчины. На лестнице раздавался звон – звенело оружие моих братьев, которые тоже пришли, чтобы увидеться со своим отцом, а на деле – чтобы провести с ним целый день.

Здесь было больше роскоши и причуд, чем в Бет-иль-Мтони, и я обнаружила, что женщины здесь красивее, чем там, где моя мать была почти единственной черкешенкой: кроме нее, была еще одна. Здесь же большинство жен султана были черкешенками, а внешность черкесских женщин, несомненно, более изящная, чем у абиссинок, хотя и среди них тоже можно увидеть настоящих красавиц. Конечно, эти природные преимущества вызывали у другой стороны ненависть и злобу. Черкешенку, имевшую благородные манеры, начинали сторониться, а то и ненавидеть, хотя она ничем не выделялась среди шоколадных абиссинок, кроме того, что выглядела величаво. При таких обстоятельствах было естественно, что глупая, обидная расовая ненависть проявлялась и у детей. Абиссинская женщина, несмотря на все свои хорошие качества, обычно отличается злорадством и мстительностью, а когда выходит из себя, то переходит границы не только умеренности, но и приличий. Мы, дочери матерей-черкешенок, получили от наших сестер, имевших в жилах абиссинскую кровь, прозвище «кошки», потому что некоторые из нас, на свое несчастье, имели голубые глаза. Еще они язвительно обращались к нам «ваше высочество», давая нам еще одно доказательство своего возмущения тем, что мы появились на свет с белой кожей. Моему отцу они не прощали того, что он избрал в свои любимцы двух дочерей, Шарифе и Холе, из ненавистного им племени «кошек».