Геббельс. Портрет на фоне дневника - читать онлайн книгу. Автор: Елена Ржевская cтр.№ 21

К сказанному могу прибавить свои фронтовые наблюдения: несоединимо представление о массе – армии врага – и отдельном, отторгнутом от нее человеке. На фронте я с щемящим недоумением оказывалась лицом к лицу с захваченным только что в бою немецким солдатом. Вот он, твой смертельный враг. Ему холодно, страшно, в глазах немой вопрос: что с ним будет. Обыкновенный человек, не защищенный от беды.

И было странно, болезненно воспринимать его несходство с злодейской общностью и силой, которым он еще только что принадлежал.

«Кто спасет Германию?» – тестирует Геббельс своего собеседника. «Только Гитлер». – «Что произойдет после общего краха?» – «Основание нового рейха». Геббельс возбужден этим предсказанием: «Здесь господствуют силы духа, которые мы еще не знаем», хотя это всего лишь плоды его пропаганды. Он посещает отбывающего уже семь лет тюремное заключение убийцу министра иностранных дел Ратенау, восхищен им, называет его «победителем Ратенау». «Мы с ним получили возможность общаться более двух часов». И можно не сомневаться, что это общение с убийцей питало страсть Геббельса к насилию. «Всего наилучшего, мой дорогой!»

Другого убийцу Геббельс поспешил встретить, когда тот выходил из тюрьмы. «Я взял с собой политического убийцу… после четырех лет его мучений».

«Лишь духом, а не рассудком» побеждать, утверждал Геббельс. А «дух» нацизма все больше облекается плотью насилия.

1 октября 1928. 15 000 человек. Музыка и речи… На улице драка с коммунистами. 23 ранено, 3 тяжело, – ликует Геббельс. – Летят камни. Любовь и ненависть… Все на нашей стороне, кто не еврей.

4 ноября 1928. Днем С А маршируют в красных кварталах. Прольется кровь, – предвкушает он. – Я буду там. – Ему дан Гитлером наказ: завоевать «красный» Берлин в пользу национал-социалистов.

Причастность Геббельса к беспорядкам, кровопролитию вызывает протест в рейхстаге. «Рейхстаг хочет лишить меня иммунитета. Еще чего!»

10 ноября 1928. Мы этих пролетов (пролетариев) раздавим, – записывает он, в связи с выпущенной одним из бывших гауляйтеров брошюрой против нацистов «Долой маски».

Насилие нарастает с обеих сторон. Все чаще кровавые столкновения.

17 ноября 1928. Как я счастлив! Я боюсь зависти богов. За работу! Великолепная суббота. Наш Кютемейер был ночью избит марксистами и брошен в канаву. Там он захлебнулся. Мы все в глубоком трауре по верному товарищу, – бодро сообщает он.

Провоцируемые нацистами жертвы необходимы им для сплочения движения негодованием и местью. «Движение растет из жертв, которые приносит каждый из нас. Мы стоим на заре нового времени». Но вот:

«Ужасное сообщение: в Шлезвиг-Гольштейне два СА зарезаны коммунистами. Убийство! Первый признак бури! Семя крови, из которого взойдет новый рейх!»

«ТОЛЬКО БЫ ЖЕНЩИНУ!»

Комплекс неполноценности существования, ущербности. Честолюбие. Жажда раствориться в подчинении вождю, обретая тем уверенность и власть. И топтать безвластных. Такая вот четырехступенчатость – это классика нациста – наглядно предстает в авторе дневника.

Подавленность, растерянность прошлых лет копила в нем тягу к насилию. Насилие повязано с ненавистью. Теперь к этому прибавились садистические ухватки – дочерний комплекс насилия.

«Большинство людей свиньи. Лишь немногие – люди. Гофманн все еще сидит в либералистской скорлупе. Его идеал – человечество, счастье, довольство. Я разрушу его идеал беспощадно» (4.10.1928).

Эти ухватки откровенно проступают в его отношениях с женщинами. «Ксени должна склониться или сломаться». «Наконец она капитулировала».

У гауляйтера появились условия для сексуальных утех. Запестрели женские имена и то и дело встревают без заминки, без паузы в гущу деловой информации о прожитом дне. Если приглянулась девушка, а это случается постоянно, то, не расходуясь на разнообразие характеристик, он метит подряд: «это дитя», «невинное дитя», «милое дитя», «она доверчива как ребенок», «милая крошка». Ведь: «Мы, немцы, чувствительно-сентиментальны», – давно ссылался он на этот расхожий домысел. Впрочем: «Цинизм сродни сентиментальности» (Честертон). Это как раз тот случай. Геббельс же и в отношениях с женщинами устойчиво циничен, пошл, со склонностью к жестокости, объясняя свою грубость и жестокость с женщиной: «Я всегда уступаю демону». Ох уж этот демон! Условия для него – наибольшего благоприятствия. Не ютится ли он в неблагополучной ноге? Другой давно бы превозмог и отринул чувство ущербности. Но такой победы духа Геббельсу не дано. Не тот состав натуры. Да и недруги, свои же коллеги по партии, изыскивают возможность напомнить ему о ноге, не говоря уже о политических противниках.

Так что каждый шаг по земле должен тиранить его жаждой компенсаций, жертвоприношений ему.

Подчинить себе очередную «подругу на час» и самому же с хладнокровной грубостью отринуть: «Короткий разговор. Я не могу ее больше любить. Она слишком забывается, в этом ее несчастье. У меня больше нет для нее сострадания». Или другой вариант. «Я позвонил Анжелике Хегерт. Цыганочка. Она робко пришла… Я не могу жениться, потому что я люблю слишком многих женщин», – доложил он очередной подруге. Он тасует девиц, сталкивает их в ревности. «Бедная, милая Ютта. Ксени теперь прочно держит первое место». Вызвать страдание или, по крайней мере, полагать, что вызвал, – это ли не садистская отрада самоутверждения.

Возрождается из прошлого все тот же нарциссизм подросткового свойства, когда он увидел в портрете Шиллера полное сходство с собой. В легкую теперь для него доступность женщин он глядится, словно в свое привлекательное отражение в воде. И возникает прежняя стилистика интимных сцен, как это было, когда еще студентом он пускался в неизведанное. Теперь же ему уже 31-32. «Вечером пришла красивая подруга. Ее зовут Иоганна. Я задрожал всем телом. Мы смотрели фотографии. Потом я ее поцеловал. Она только посмотрела на меня большими удивленными серо-синими глазами. Во мне все запело. Женщина! Милая женщина!» Но это только однажды. Вообще же его интимная жизнь безэмоциональна, бесцветна. «Слава или любовь? Надо выбирать» (8.10.1928). Он уже давно сделал выбор в пользу славы. Но нерасторжимы его отношения с эросом, хоть и сублимирующимся в политическую активность, но не оставляющим его в покое. Сообщая, что отправляется в кварталы красных, охотно предвкушая, что там прольется кровь в схватке СА с коммунистами, он без всякой видимой связи занят мыслями об одном гомосексуалисте и записывает: «Эрос наносит нам самые глупые удары» (4.11. 1928).

Его тешит успех, смена девиц. Тешит их одновременное присутствие в зале на его выступлении. А успех его как оратора вербует ему новых поклонниц. Между тем: «Я так часто страдаю от женщин и тем не менее не нахожу наполнения». Но он всегда полон любви к своим страданиям. Из материальной нужды и страданий он извлекал риторическое преимущество и ощущение избранности. Теперь это повод резонерствовать и возвышаться, тем более когда многое состоялось и «мне только недостает красивой женщины». «И сколько женщин страдает из-за меня, – красуется он. – Счастье чаще всего проходит мимо носа. Так и должно быть, чтобы у меня выработался великий характер. Счастье делает низким и робким. Только несчастье и горе воспитывают величие».