Повседневная жизнь Парижа в средние века - читать онлайн книгу. Автор: Симона Ру cтр.№ 18

Другой момент, проливающий свет на повседневную жизнь, касается слов и жестов.

Обычные слова и поступки, которыми по большей части пренебрегают письменные источники, придают яркий колорит повседневной жизни. Историки перечитывают документы, чтобы отыскать там хотя бы намек на жесты и выражения.

Разумеется, когда слова приводятся в документе, они зачастую приукрашены хронистом, но когда они составляют суть рассказа или конфликта, то могут быть записаны в точности. Изречения великих людей сохраняли в письменной форме. Но записывали и слова обычных граждан, если те выступали в роли обвиняемых или свидетелей.

Был ли у Парижа свой особый говор? Несомненно: об этом сообщает Поль Пердризе, изучавший «ошибки» в часословах — «парижизмы», отражавшие специфические черты парижского календаря и почитаемых святых. Так, Епифанию называют «Тифэн», Вероника стала «Венисой», святой Марк — святым Мааром. Каламбуры, порой основанные на произношении, игра образов, случайности календаря объясняют особенности парижской религиозной практики. Святого Себастьяна празднуют 20 января вместе со святым Фабианом: у этих заступников нет ничего общего, разве что их почитают в один день, благодаря чему способности одного (защитить от чумы) приписывают другому. Там — совпадение дат, тут — игра слов. Вот святой мученик Иоанн Евангелист, который погиб, сваренный в кипятке. Поэтому изготовители свечей, кипятящие сало, избрали его своим покровителем. Святой Себастьян, расстрелянный из лука, стал по этой причине покровителем ткачей, работавших толстыми спицами, похожими на стрелы, и торговцев железом, поскольку стрелы, терзавшие мученика, были из железа. Порой такая связь основывалась на простом каламбуре, воспринимаемом как этимология: святой Винсент считался покровителем виноградарей и защитником виноградников, потому что в его имени есть «вино». В Средние века такие игры воображения никого не оскорбляли, даже духовенство, позволявшее фантазии верующих заходить еще дальше и порождать шутовских святых, например «святого Дубину».

Выражения и слова фиксировались на бумаге, когда считались оскорбительными или богохульными, а потому наказуемыми. Стремление помешать людям — грешникам, постоянно подвергающимся соблазну задеть честь своего ближнего, — осквернить священные слова, совершить клятвопреступление, отрекшись от присяги, объясняет приговоры, назначавшие наказание за все эти словесные преступления. Несколько примеров поясняют опасность, какой подвергались вспыльчивые, злобные, сварливые мужчины и женщины, застигнутые на месте преступления.

В реестр аббатства Сен-Мартен-де-Шан за 1338 год занесен случай божбы и клятвопреступления. Обвиняемый защищается: у него в рукаве побег виноградной лозы, и клялся он на нем (в парижском произношении serment — присяга и sarment — побег лозы звучат одинаково). Но не всегда обвиняемые оказывались настолько находчивыми, и свидетели передавали их дурные слова, навлекавшие на них кару. Некоторые не соглашались с тем, что слова их божбы приведены верно, например, один человек отрицал, будто сказал «будь неладна кровная мать Господня», а попросту он произнес «огнем святого Николая». Таким образом он пытался избежать обвинения в серьезном богохульстве, сознавшись лишь в безобидном ругательстве (упоминания о крови в проклятиях и богохульствах придавали им тяжкий характер и в случае осуждения влекли за собой суровое наказание — клеймо и позорный столб). Но удалось ли ему убедить судей? Слишком уж по-разному звучали оба выражения. В 1339 году один угольщик рассердился на слугу и прикрикнул на него: «Кровью тела Господня, обмануть меня хочешь?» Ему пришлось уплатить 40 су штрафа и провести неделю в тюрьме на хлебе и воде.

Оскорбление ближнего, задевающее его репутацию, причиняет серьезный моральный ущерб, и потерпевшие требуют его возмещения. В документах, сообщающих об оскорблениях, показано, что зачастую от слов переходят к драке, в которую порой втягиваются все родственники и соседи. Так, одно дело 1338 года завершилось штрафом, наложенным на двух мужчин, которые избили третьего, пытались похитить его жену, в пылу драки разбросали хлеб, выставленный в лавке соседа-булочника, и обозвали булочницу «чертовой шлюхой и сводней». Оскорбленная женщина добилась публичного восстановления своей чести, поруганной площадной бранью. Обиженные могли восстановить свою репутацию и другим образом: собрав соответствующие свидетельства и заверив их у нотариуса. Так, одна супружеская пара, пострадавшая от клеветы, воспользовалась такой процедурой в I486 году, и это был, вероятно, не единичный случай.

Жесты тоже могут задеть честь, повредить репутации. Но оскорбительные жесты редко описывались, да и серьезность такого оскорбления нам не вполне очевидна. Жесты в отношении женщины могут быть сделаны с намерением обидеть ее или просто быть истолкованы как таковые: например, прикосновение к капюшону на накидке молодой девушки воспринималось как серьезное покушение на ее особу, чуть ли не изнасилование. Тогда близкие потерпевшей обращались в суд или добивались возмещения ущерба иными путями. Точно также развязать пояс женщины, прикоснуться к ее волосам значило подвергнуть ее оскорблению. А когда чужой человек гладил по волосам ребенка, не получив на это разрешения, семья расценивала этот жест как агрессию.

К нашему большому сожалению, мирные и дружественные жесты, мягкие слова не оставили никаких следов в официальных документах.

В целом повседневная жизнь большинства парижан в конце Средневековья ускользает от взгляда историка. Лишь иногда, по воле случая, проявляются кое-какие черты, ведь составителям документов до нее не было никакого дела. Так что следует продолжать терпеливые поиски разрозненной информации, используя классический, но всегда результативный подход к истории города: опираться на экономические и социальные критерии. Уровень богатства, ремесленная и торговая деятельность, спектр профессий и должностей — из всего этого складывается система отношений и субординации, определяющая законы жизни и возможности социального возвышения. Париж, включая бытовую сторону жизни, — это целый мир, как говорится в панегириках в адрес столицы. Это и резиденция властей — высших (короля), важных и разнообразных (королевских слуг и доверенных лиц), подчиненных, но вездесущих (феодалов, религиозных общин). Наконец, встав на точку зрения Церкви, наше исследование затронет и другие грани этого мира, мира французской столицы. Причем для большей наглядности мы разделим эти три взгляда на повседневную реальность.

В средневековый период смешение социальных статусов, профессий и уровней материального положения во многом подавляло соблазн социальной сегрегации, свойственный ученым особам или магистратам. В городе жили бок о бок бесправные и могущественные, бедные и зажиточные. Это не означает, как опасались некоторые моралисты, стирания различий, забвения прерогатив. Приходится даже утверждать обратное. Привилегии, ранги ревностно соблюдались и охранялись, обрастали всякого рода степенями и нюансами, классифицировавшими и упорядочивавшими средневековое парижское общество. Теперь нам трудно их уловить, но их значение нельзя недооценивать.