Мехари послушно поднялся с колен. Малик обвел взглядом равнину, повернул голову животного в направлении на север и легонько толкнул пяткой в шею, верблюд пошел вперед.
Ни разу он не обернулся.
Амин остался лежать на песке и слышал удаляющиеся шаги, затем послышалось хлопанье крыльев – грифы начали спускаться и кружили все ниже и ниже, а гиены и шакалы, настороженно оглядываясь по сторонам, принюхиваясь и прислушиваясь при каждом шаге, подкрадывались все ближе и ближе.
То утро было одним из самых прекрасных, из тех, что он помнил.
Ветра не было совсем – необычное состояние для пустыни. Вокруг царили тишина и спокойствие, за спиной у него появилось узкая светлая полоска и ночной мрак поредел, позволяя разглядеть вдали стадо газелей, пасущихся среди дюн, силуэт гиены, бегущей трусцой к своему логову, стаю пустынных перепелок, поднявшихся в воздух и воспользовавшихся этими утренними прохладными часами, чтобы перелететь на новое место.
Он ощутил, как это спокойствие, овладевшее природой вокруг, словно проникло внутрь него самого и наполнило душу редким, легким и одновременно радостным чувством, точнее сказать, предчувствием, что Надия находится где–то недалеко, что она совсем рядом и что это лишь вопрос времени вернуть ее, и что единственный раз в своей жизни он избрал верный путь. Сделал это сам, без чьей–либо помощи и подсказки.
Он уже ничего не боялся.
Прошлым вечером, когда Кристобаль Писака подошел к каравану в одиночку и начал проверять груз, он обратил внимание, что следит за происходящим совершенно спокойно и не испытывает не малейшего сомнения, и стоит той кучке подозрительных кочевников начать вести себя подозрительно, он не мешкая ни мгновения, начнет стрелять в них.
Он не боялся их. Ни этих, ни сотен других и ни по причине какого–нибудь возбуждения, подталкивающего к безрассудным поступкам, и ни из–за кипевшей внутри ярости, заставляющей вести себя решительно, а действовал он совершенно хладнокровно, расчетливо, абсолютно уверенный в том, что это его долг поступать именно таким, а никаким другим образом, и также не испытывал привычный и худший из своих страхов – страх перед тем, что он будет не в состоянии перебороть возникающие проблемы, преодолеть поднимающиеся на его пути препятствия.
Доказательства тому – винтовка в руках и караван, остановившийся в сердце пустыни.
Он знал наверняка, что находился именно в том месте и в то время, где и должен был находиться и что оказался он здесь не случайно, а прибыл специально, после длительного и опасного путешествия и после множества испытаний. И, хотя Надии не было в этом караване, но Давид знал, чувствовал, что, начиная с этого момента, он мог встретиться с любой проблемой, не прибегая к чьей–либо помощи.
Для того, чтобы вести себя так, нужно было лишь начать и Давид понимал, что до этого, он именно боялся начать действовать.
Он начинал бояться стоя у подножия горы, смотря на нее со стороны, но стоило ему сделать первые шаги, стоило начать подниматься по склону, так ничто уже не могло ни задержать, ни остановить его, тем более, и он знал это наверняка, что теперь мог сражаться с большей уверенностью, с большей решимостью, чем любой другой человек.
Вокруг него простиралась и дремала под светлеющим небом самая необитаемая и самая страшная пустыня на этой планете, но он, Давид Александер, готов был еще лет десять терпеть ту адскую жару и одиночество, сравнимое со смертью, чтобы вернуть свою Надию.
В душе у него смешались отвага человека робкого, преодолевшего, наконец, свои сомнения, с решимостью и настойчивостью человека нерешительного от рождения, переступившего через себя, и он улыбнулся, представив себе, как бы на него глядел Хохо, будь он с ним и жив, или, если существует загробный мир, то наблюдая за ним оттуда.
– Слушай, длинный, я что–то тебя не узнаю, – сказал бы он. – Столько лет мы шагали по жизни вместе и только сейчас я начал открывать для себя, что ты за человек…
Припомнился ему вечер в Лиме, после землетрясения на севере страны, когда они, утомленные от увиденного – от такого количества смертей, крови и разрушений, вернулись в столицу. Рядом с ними прошли две девушки–волонтеры, собиравшие пожертвования для потерявших кров в результате тех драматических событий. Хохо, не растерявшись, пригласил их выпить по стаканчику прохладного сока в баре на углу с площадью Армас, невдалеке от памятника Писарро. Та, что повыше, обладала особенным очарованием – наполовину индианка, наполовину китаянка, у нее было сильное и крепкое тело, но кожа темная, нежная и гладкая и она не сводила глаз с Давида.
– Тащи ее в постель, длинный! –Хохо яростно шептал ему на ухо. – Она без ума от блондина в два метра ростом… Тащи ее немедленно в постель, животное!
– Но она почти еще ребенок! Она девушка серьезная!
– При чем здесь серьезность? – не унимался Хохо, ерзая на стуле. – Если бы она говорила мне то, что говорит тебе… Если бы она взглянула на меня хотя бы разок, как смотрит на тебя…
Выйдя из бара, они спустились по Хирон Ла Унион, и на углу с площадью Сан Мартин одна из девушек попрощалась и ушла, а индианка–китаянка дошла с ними до автобусной остановки, напротив входа в их отель «Боливар» и, когда подошел автобус, Хохо, вне себя от бешенства, зашипел на Давида, давясь слюной:
– Скажи ей, дерьмо поганое, скажи прямо сейчас или я не буду знаться с тобой до конца жизни!
Она уже поднялась на одну ступеньку автобуса, в руке держала наготове монету, чтобы купить билет, все трое переглянулись, посмотрели один на другого, и, наконец, нужные слова вылетели из него как–то сами по себе, он произнес их совсем не думая, словно то был Хохо, кто сказал их:
– Не хочешь подняться ко мне в номер?
Девушка внимательно взглянула на него, и в какой–то момент ему показалось, что она размахнется и влепит пощечину за столь бесстыдное предложение, но она спокойно спрятала деньги в сумочку и спустилась со ступеньки на тротуар.
– Немного медлительный ты… Нет?
После этого он взял инициативу в свои руки, и все покатилось, как по маслу. А на следующее утро проводил ее к тому же автобусу, за минуту до того, как они с Хохо должны были выехать в аэропорт.
– Длинный, ты – дерьмо! – пробормотал заспанный и недовольный Хохо. – Этим трахом ты обязан мне, обалдуй несчастный…
Сверкающий краешек солнца показался над горизонтом. Он долго смотрел на равнину, прощупывая взглядом каждую деталь пейзажа, но ничто не шевелилось на всем огромном пространстве. Газели ушли, и все было тихо и спокойно. Он забрался в джип и, подпрыгивая на ухабах, понесся по направлению к оазису, где Миранда, заметив его приближение издалека, уже ждала и готовила яичницу на газовой плите.
– Караван прошел вчера поздно вечером, – сказал он. –Нужно предупредить Алека.
Миранда, не проронив ни слова, кивнула головой, из палатки – импровизированный штаб всей операции, вынесла винтовку и выстрелила три раза в воздух, подождала немного и повторила.