Кавказская война. В 5 томах. Том 2. Ермоловское время - читать онлайн книгу. Автор: Василий Потто cтр.№ 68

В начале июня 1820 года в Ширванском ханстве Ма-датов собрал отряд из пяти батальонов пехоты от полков Куринского, Апшеронского и сорок первого егерского. При них находилось четырнадцать орудий, казачья сотня и до тысячи человек татарской конницы, которую Мадатов, проезжая через Карабаг и Шеку, приказал собрать в своем присутствии. Осмотрев эту конницу, бодрую, храбрую, сидевшую на прекрасных конях, он отправил ее в Южный Дагестан приморской дорогой, а сам с пехотой пошел туда же кратчайшим путем прямо через Кавказский хребет.

Знаменитый поход этот нашел в лице иностранца Ван-Галена любопытного наблюдателя. Из его описания и заимствуются все приведенные здесь подробности.

В военной истории найдется не много горных походов, которые по трудности могли бы равняться с мадатовским, а между тем многим ли из нас, русских, известен этот поход даже по названию?..

Дорога из Ширвани в Южный Дагестан считается действительно, одним из труднейших путей на Кавказе. Узкие мрачные ущелья, загроможденные обломками скал, почти отвесные каменистые горы, уходящие своими вершинами в заоблачное пространство, вековые леса и бурные потоки – вот препятствия, с которыми солдатам приходилось бороться на каждом шагу. Когда все эти препятствия по-видимому уже были пройдены, на самой высокой точке перевала русскому отряду преградила путь ужасная пропасть саженей в шесть шириною и более чем в двести саженей глубиною. Через нее переброшены были три старых полусгнивших дуба, которые и представляли собою мост без перил, шириною около полутора шагов. Князь Мадатов, ехавший по обыкновению впереди отряда, не остановился перед пропастью и, как бы не замечая опасности, бесстрашно въехал на своей маленькой горной лошадке на воздушные, страшно качавшиеся бревна. Все остановились в недоумении и с ужасом следили за переправой смелого всадника, ежеминутно рисковавшего низвергнуться в бездонную пропасть. Но князь Мадатов проехал благополучно. “Волей-неволей,– рассказывает Ван-Гален,– должны были последовать за ним и остальные. Когда все, затаив дыхание, перебрались на другую сторону, кто-то спросил у Мадатова, как называется этот мост. “Чертовский,– ответил Мадатов.– И не думаю, чтобы он был достоин другого названия”.

За пропастью начинался спуск по горному ущелью. Утесы по краям дороги были так круты, сближаясь один с другим, и дикий лес, покрывавший ущелье, так густ, что свита Мадатова принуждена была сойти с лошадей и пробираться пешком. Был полдень. Ярко светило знойное кавказское солнце, но под тенью деревьев, сплетшихся ветвями в непроницаемый свод, было темно и сыро, как в пещере. У подошвы этих исполинских гор дорога сделалась несколько шире. Это был уже Дагестан; начиналась Кубинская провинция, производившая впечатление нескончаемого сада. К вечеру другого дня отряд достиг наконец и Кубы. Город этот – некогда резиденция кубинских ханов, а тогда административный центр русского управления Дагестаном,– далеко не производил собою приятного впечатления: обветшалые городские стены его были разрушены, дома неопрятны, улицы грязны, кривы и так узки, что движение по ним в экипажах было невозможно.

В Кубе русский отряд нашел полковника Аслан-хана кюринского с восьмьюстами отличных наездников. Мадатов сделал смотр этой блестящей коннице. Выстроившись на обширной поляне, она приветствовала появление князя шумными радостными криками; на всех лицах отражался восторг, вызываемый и ожиданием близких сражений, и звуками военной музыки, так сильно действовавшей на пылкое воображение азиатов. Красота места, где был смотр, и ясная погода увеличивала великолепие зрелища. Азиаты начинали уже понимать преимущества регулярного строя и старались подражать русским казакам: они стояли в непривычном для них порядке, стройными линиями, но затем, когда Мадатов объехал фронт, всадники перестроились в лаву и посотенно пронеслись перед ним в карьер со своим диким гиком, пальбой и джигитовкой...

Особенно выдавались кюринцы Аслан-хана – рослые, видные, отличавшиеся от других своей осанкой и рыцарским вооружением. Их длинные копья, блестящие панцири, шлемы, щиты и шашки, на которых старые надписи свидетельствовали о принадлежности их ко временам крестовых походов, уносили воображение в далекую эпоху средневекового рыцарства.

Среди этих наездников внимание всех привлекали особенно два лица, которым суждено было сыграть видную роль в предстоящем походе. Это были сам Аслан-хан кюринский, дородный человек лет сорока пяти, и брат его Гассан-ага, необыкновенно красивый, еще молодой человек, считавшийся одним из храбрейших наездников Кавказа. Пламенный, гордый характер, заносчивость и жажда битв составляли отличительные черты Гассана. Он был такого высокого мнения о себе, что однажды, рассказывая про свои боевые подвиги, в восторженной заносчивости воскликнул, обращаясь к Мадатову: “Если бы Аллах сказал мне, что есть в мире человек храбрее меня, я бы убил себя от стыда!”

Мадатов принял обоих братьев с почетом, так как они много раз оказывали важные услуги правительству. В русских войсках они пользовались также доброй памятью, особенно после кровавого башлынского боя, где в самые трудные минуты братья не довольствовались действиями вместе со своей конницей, а участвовали также во всех атаках с русской пехотой. Гассан-аге тогда же пожалован был чин майора, а Аслан-хану – золотая сабля, богато украшенная алмазами, по образцу турецких.

Неукротимый, заносчивый характер Гассана едва не наделал, однако же, хлопот Мадатову почти накануне выступления отряда в поход. Мадатов назначил Аслан-хана командующим всей татарской конницей. Гассан обиделся, так как считал одного себя достойным такого почетного назначения. В бешенстве бросился он в палатку брата и, осыпая его оскорбительной бранью, вызвал на поединок. Все усилия присутствовавших при этом русских офицеров удержать Гассана были напрасны. По счастью, брат его, человек уже более цивилизованный, отказался от поединка. Тогда Гассан разорвал одежду и обнажил свою грудь, крича Аслан-хану: “Трус! Трус! Достанет ли у тебя по крайней мере смелости заколоть меня?” Глаза Аслан-хана загорелись недобрым блеском; дело могло окончиться кровью. Дали знать Мадатову. Князь прибыл немедленно, но и он успокоил Гассана только тем, что назначил его командовать авангардом мусульманской конницы. “Нужно было видеть,– говорит очевидец,– каким огнем загорелись черные глаза кюринского наездника, какая радость отразилась на смуглом и суровом его лице”. “Теперь,– сказал он брату,– я докажу тебе, кто я!” – и, бросив на него взгляд, полный презрения, гордо вышел из палатки”.

Утром пятого июня получены были известия о большом скопище горцев в Хозреке; подошли и обозы, которых дожидался князь Мадатов, а потому медлить было нечего, и отряд на следующий же день выступил из Кубы к Чирагу. На пути, у деревни Зиахуры, предстояла переправа через Самур, находившийся в то время в полном разливе. Русло Самура чрезвычайно наклонно, и потому широкая река, усиленная таянием горных снегов, летела грозным непрерывным водопадом, унося не только вековые деревья, сорванные с берегов, но даже огромные камни и обломки скал, подмытые и отторгнутые волнами от окрестных гор. Опасная переправа продолжалась пять часов, а к вечеру войска уже вступили в Кюринское ханство и стали лагерем на горе Кабир, в очаровательном месте, откуда ясно видны Дербент и берег Каспийского моря. Князь Мадатов собрал начальников разных ополчений и, сидя под тенью развесистого каштанового дерева, беседовал с ними о предстоящей экспедиции. Еще ни разу в прежние походы русское войско не проникало до Хозрека. Дороги к нему были неизвестны, а о самом Хозреке даже в татарском ополчении некоторые знали только как о позиции крепкой, почти неприступной.