Хуго поднял голову.
– Я позабочусь о нем, – сказал он.
Сержант посмотрел на суровое лицо Хуго, серое, в запекшихся подтеках крови, сочившейся из глубокой, почти до кости, раны на скуле. Его глаз почти не было видно под выдающимися мохнатыми бровями, только огни костров отражались двумя точками пламени, вспыхивая в их темной глубине. Он двинулся наперерез сержанту.
– Отойди, – раздраженно приказал сержант.
– Я сказал, что я позабочусь о нем.
Сержант посмотрел на бледную неподвижную колдунью, на лежавшее у ее ног тельце, затем на мрачного угрюмого убийцу.
– Тогда ступай, – сказал сержант. Наверное, он вздохнул с облегчением. Чем меньше он будет иметь дело с этими одержимыми, тем лучше. – Тебе… еще что-нибудь нужно?
Хуго покачал головой. Повернувшись, он пошел к Иридаль. Пес спокойно сидел рядом с ней. При приближении Хуго он слабо завилял хвостом.
У них за спиной солдаты заливали водой костер. Раздалось шипение, в воздух взвился столб дыма. Тьма окутала их. Сержант и солдаты придвинулись поближе к шатру.
Слабое жемчужное свечение коралита подсвечивало лицо Бэйна. Глаза его были закрыты, пламя неуемного честолюбия и ненависти угасло, и теперь он казался обычным, крепко уснувшим мальчиком, которому снятся обычные дневные шалости. Только обагренные кровью руки рассеивали иллюзию.
Хуго снял свой потрепанный плащ и набросил его на тело Бэйна. Он ничего не говорил. Иридаль не шевельнулась. Солдаты встали по местам, замкнув стальное кольцо, как будто ничего и не произошло. Извне до них доносились отрывки песен – праздник продолжался.
Из шатра вышел Триан. Сложив руки, он быстро подошел туда, где над мертвым одиноко стояли Хуго и Иридаль.
– Его величество будет жить, – сказал чародей.
Хуго фыркнул и прижал запястье к кровоточащей щеке. Иридаль вздрогнула всем телом и подняла взгляд на чародея.
– Рана не опасна, – продолжал Триан. – . Клинок не задел жизненно важных органов, скользнув по ребрам. Король потерял довольно много крови, но он в сознании и спокойно отдыхает. Завтра он посетит церемонию воспевания. А его бледность и медлительность отнесут на счет ночной пирушки и эльфийского вина. Мне нет нужды напоминать вам о том, что все должно остаться в тайне.
Чародей перевел взгляд с одного на другого и облизнул губы. Мельком глянул, на лежавшее на земле укрытое плащом тело и постарался больше туда не смотреть.
– Их величества просят меня выразить вам свою признательность… и сочувствие. Слова не могут выразить…
– Тогда заткнись, – сказал Хуго.
Триан вспыхнул, но сохранил спокойствие.
– Могу я забрать своего сына? – спросила Иридаль. Лицо ее было бледным и холодным.
– Да, леди Иридаль, – мягко ответил Триан. – Так будет лучше всего. Могу ли я спросить, куда…
– В Верхнее Царство. Там я сложу для него погребальный костер. Никто не узнает.
– А вы, Хуго Десница? – Триан перевел взгляд на убийцу и пристально посмотрел на него. – Вы отправитесь вместе с ней?
Казалось, Хуго не знал, ответить или нет. Он снова приложил руку к скуле. Когда он ее отнял, на ней была кровь. Мгновение Хуго невидяще смотрел на нее, затем медленно отер руку о рубаху.
– Нет, – наконец сказал он. – У меня есть договор, который я должен выполнить.
Иридаль вздрогнула и посмотрела на него. Хуго на нее не смотрел. Она тихо вздохнула.
Триан улыбнулся тонкими губами.
– Конечно, другой договор. Насколько я помню, вам еще не уплатили по этому договору. Мне думается, его величество согласится со мной в том, что вы отработали свои деньги. Куда мне их вам выслать?
Хуго наклонился, поднял на руки укрытое плащом тело Бэйна. Из-под грубого покрова бессильно свесилась маленькая окровавленная рука. Иридаль взяла ее, поцеловала и осторожно положила на грудь ребенка.
– Передай Стефану, – сказал Хуго, – чтобы тот отдал эти деньги своей дочери. Это мой подарок ей на приданое.
Глава 42. ВНУТРО, ДРЕВЛИН. Нижнее Царство
Почитай в двадцатый раз за двадцать же минут Лимбек снял очки и протер глаза. Он бросил очки на стол, плюхнулся в кресло и яростно уставился на них. Он сам их сделал. С этими очками на носу он впервые в жизни видел четко – все было в фокусе, ни тебе размытых пятен, ни смазанных очертаний. Лимбек взирал на очки с восхищением (на то, что он мог рассмотреть) и ненавистью.
Лимбек ненавидел их, его от них тошнило. Но без них он не смел сделать и шага. От них у него начинала болеть голова, – сначала боль зарождалась внутри головы за глазами, затем начинало стрелять, словно в голове у него был лепестризингер. И этот лепестризингер включал огромную бухалку, которая начинала ухать у него в черепе, отбивая время.
Но теперь он мог четко видеть своих гномов, видеть их лица, осунувшиеся от голода, искаженные страхом, который рос день ото дня, пока Кикси-винси отказывалась работать, оставаясь молчаливой и неподвижной. И когда Лимбек смотрел сквозь очки на их лица, когда он видел их отчаянье, его охватывала ненависть.
Он ненавидел эльфов, которые сделали с ними это. Он ненавидел эльфов, которые утащили Джарре и теперь угрожали убить ее. Он ненавидел эльфов или кого там еще, кто убил Кикси-винси. И от ненависти ему так сдавливало грудь, что он дышать не мог.
И тогда он начинал замышлять великие и славные войны, произносил перед своим народом прекрасные зажигательные речи… И на некоторое время гномы тоже зажигались ненавистью и забывали о холоде, голоде, страхе и пугающем молчании. Но Лимбек замолкал, и гномы расходились по домам, а там им приходилось слушать плач своих детей.
Затем боль становилась такой сильной, что иногда его тошнило. Когда рвота кончалась, он чувствовал, как его внутренности возвращаются на свои места. Он вспоминал, какой была жизнь до революции, до того, как он начал спрашивать «почему», до того, как он обнаружил бога, который оказался не богом, а Эпло. Лимбек вспоминал Джарре, то, как он тосковал по ней, как она называла его «мечтарь» и дергала его за бороду.
Он понимал, что «почему» – это хороший вопрос.
Но его ответ на это «почему» мог и не оказаться хорошим ответом.
– Слишком много всяких «почему», – пробормотал он самому себе (единственному существу, с которым он сейчас разговаривал, поскольку большинство гномов не любили подолгу бывать с ним. Он не винил их, – ему самому не очень нравилось, когда рядом с ним кто-то был). – А ответов нет. Глупо было спрашивать. Теперь-то я хорошо это понимаю. Я понимаю вещи вроде «Мое! Руки прочь! Дай мне это, или я разнесу тебе башку!» и «Да неужто? Ну, тогда и тебе влетит!».
Он давно уже не был мечтарем.
Лимбек положил голову на стол и мрачно посмотрел сквозь очки с обратной стороны стекол. Возникало любопытное и довольно приятное впечатление, что все отдалялось и уменьшалось. Когда он был мечтарем, он был куда счастливее.