Николай Николаевич - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Шишов cтр.№ 55

В три часа утра поднялись. Г(оловин ) выехал к войскам; темно, туманно, хоть глаз выколи.

Молчание и тишина мёртвая.

— Снимай шапки, — сказал Г(оловин), — молись Богу, перекрестись, дело будет жаркое: но вы взяли Никополь, возьмёте и Плевно, — вот приблизительно его слова.

Солдатики закричали: «Рады стараться!» — как нельзя дружнее помолились, раздалась команда: «Накройсь!», потом «Ружьё вольно», — и так далее, и марш.

Идём. Куда? — сами не знаем, ни зги не видать. Стало чуть-чуть светлее. Шли и пришли куда-то.

И вдруг слышим где-то далеко: та-та-та-та-та-та; идёт сильная перестрелка. Что такое? — спрашиваем.

— Это князь Шаховской атакует, — отвечают нам.

— А далеко от него?

— Вёрст пять-шесть будет.

Вот подъезжает корпусной.

Генералы к нему за приказаниями: что делать?

— Идти и атаковать было приказание.

— Да ведь местность вовсе не расследована: как атаковать без рекогносцировки, — заметил было один из генералов.

— С Богом, ваше пр(евосходительство), идите, и атакуйте, — был ответ корпусного.

Пошли. Идём...

Вдруг что-то зашипело, задрожало в воздухе. Мы вздрогнули.

Смотрим, граната врезалась в один из наших батальонов, да так удачно, что вырвала целую шеренгу, как сноп свалилась.

Недоумение и ужас на всех лицах. По указанию мы шли на неприятеля прямо, а неприятель пускает в нас гранату справа.

— «По такому-то полку перемена фронта», и так далее — раздаётся команда.

Колонны, быстро повернув, пошли по направлению к выстрелу. И хорошо, что быстро. Не успели мы отойти и двинуться по новому направлению, как дзын-дзын — одна граната за другою полетели с математической точностью туда, куда попала первая граната так удачно и где солдатики успели подобрать раненых.

Командир батареи спрашивает по начальству, что ему делать.

— Встаньте вот на этот пригорок, — приказывают ему, — и жарьте по направлению выстрелов. — А укреплений турецких, надо сказать, что за туманом, не видать вовсе.

Выезжает батарея.

Но не успело первое орудие встать на место, как граната точно по заказу летит прямо в лошадей, двух свалило; долой первое орудие; выезжает второе; трах — вторая граната, опять в лошадей. Делать нечего, батарея, уже сильно подбитая, не успевшая пустить даже одного выстрела, должна, сильно прихрамывая, съезжать с позиции и искать другую, а гранаты так в это место и шлёпают.

Мы всё же идём и идём молча и только силимся что-то разглядеть впереди. Тяжёлые минуты. Идёшь и молчишь. Кто захочет пошутить, чтобы подбодрить других, скажет слово, никто не смеётся, выходит ещё хуже!

Но скоро не до острот было. Заговорили гранаты.

Солнце уже стало жечь сквозь туман. День просветлел, и мы тогда увидели себя в чудесном положении: справа и слева забелели дымки; пошли в нас жарить гранатами, а прошли ещё немного — пули прямо так в лицо начали выбивать людей.

Только и стало слышно: «Вперёд, вперёд!» — а затем: «Носилки, подберите!» — и так далее.

Тут я заметил, что солдатики стали бодрее.

Нервы подтянулись: как упадёт кто, сейчас кто-нибудь пустит словцо для шутки, и раздаётся хохот нескольких людей. Но хохот опять-таки скверный. Таков солдатик наш. Высоко поднимается он нравственно в такие минуты, вдохновляемый каким-то наитием своего долга, самому весело умирать, да других подбадривает к смерти в минуту неизбежной опасности.

Пишу об этом потому, что я это подумал, пока мы шли, я чуть не разревелся, так был растронут.

А мы всё идём и идём: часы за часами идут тоже; где наша артиллерия, где наша кавалерия — не знаем уже давно; идём, не стреляя, а люди валятся уже кучками...

А мы то бегом, то залегая за пригорками и отдыхая по четверти или полчаса, всё подвигаемся.

Впереди цель наша: редут, редут большой; оказалось потом, что это был Гривицкий редут.

Подошли мы к нему уже к вечеру. Но как подошли? Никто не поверит, что это была за картина; да и сам теперь, когда припоминаешь, не веришь — до того это было сверхъестественно ужасно.

Стреляли в нас не залпами и не перестрелкою: это не был тот звук, к которому мы привыкли уже в эти несколько часов, с короткими промежутками или моментами утихания, как-то: та-та-та-та-та... mama... потом опять: та-та-та-та; нет, это было несмолкаемое ни на секунду, ни на миг засыпание нас градом пуль от непрерывно действующих митральез.

Падали грудами; без преувеличения, в два с половиною-три аршина вышины были кучки раненых и убитых, ужасно было то, что всегда раненые находились под мёртвыми; приходилось их вытаскивать, а тут кто примется вытаскивать, едва начинает работать, падает и валится на кучку...

Несмотря на то, солдаты и офицеры творили какие-то страшные просто чудеса: прилягут, потом опять: вперёд, ура, бегут, чтобы брать редут; но пробегут шагов десять, и стой: кучки мёртвых и раненых под ногами мешают бежать; опять залегли.

Так поверишь ли, добежали мы до пригорка в шагах не более ста от редута. Г(оловин ) с нами всё время был впереди, и как его не зацепила пуля, это тайна Божия. Ну уж и полюбили же его за то славные солдатики...

Сели мы за пригорком, с своими ранеными и убитыми. Трескотня идёт беспрерывно. У нас же стон стоит вперемешку с хохотом. Да, вообрази — с хохотом; мы хохотали: почему, сами не знали, но и теперь холод по спине так и морозит, когда вспоминаешь про этот хохот. Тут человек умирает, закричит, застонет, а мы хохочем... скверный смех...

Офицеры и солдатики решили, что назад уж не идти, всё равно убьют, а потому позднее надо идти и взять во что бы то ни стало редут. Но начальник, само собою разумеется, допустить этого безумия не мог. День кончается, а что делается кругом — неизвестно. Подкрепления не идут. Надо идти узнавать приказания. Мы с Г(оловиным) идём назад, а колонну оставили в этом месте, чтобы далее не давать бить людей при отступлении. Идём, идём... Ищем корпусного! Темно. Одинокие личности бродят по разным направлениям. Вот казак летит... Вот драгун...

— Где корпусной?

— Не могу знать!

— Где артиллерия?

— А кто её знает, что-то не видать...

Наконец нашли корпусного.

Он уезжает, дав приказание отступить на прежние позиции, собрав людей и подобравши раненых. Конец, значит.