Весна и осень чехословацкого социализма. Чехословакия в 1938–1968 гг. Часть 2. Осень чехословацкого социализма. 1948–1968 гг. | Николай Платошкин | страница 177 | LoveRead.ec

В ответ на статью в «Правде» от 11 июля чехословацкие СМИ стали публиковать голоса в поддержку «пражской весны» – в основном со стороны западной печати и официальных представителей Югославии и Румынии.

Особенно усердствовал Чаушеску. 12 июля румынский лидер принял от нового чехословацкого посла в Бухаресте Курки верительные грамоты всего через день после того как тот приехал в страну. «Руде Право» совершенно верно охарактеризовала это как беспрецедентный в дипломатическом протоколе шаг^[721]. Некоторые послы ждут месяцами, чтобы вручить свои грамоты, – а тут один день! Курка «высоко оценил симпатию и понимание, которое встречает в Румынии нынешнее политическое развитие в Чехословакии».

Что касается Югославии, там в поддержку пражских реформаторов выступали лишь газеты и отдельные депутаты парламента. Югославский лидер Тито, на которого так надеялся Дубчек (Тито был человеком все же более авторитетным в мире, чем Чаушеску), отмалчивался. На то были две причины. Во-первых, к тому времени Тито давно считал главным противником Югославии уже не СССР, а западный империализм, прежде всего американский. Американцы не простили своему былому любимчику то, что он вместе с премьер-министром Неру и лидером Египта Насером возглавил Движение неприсоединения, которое в целом активно поддерживало советскую внешнюю политику и жестко критиковало США. Югославские спецслужбы фиксировали в 60-х годах попытки ЦРУсоздать в Югославии хорватское сепаратистское движение, поднять на восстание албанцев и боснийских мусульман. Ничего подобного в Москве не делали, и Тито явно не хотел ссориться с СССР из-за Чехословакии.

Во-вторых, Тито с большими сомнениями следил за федерализацией Чехословакии. Она могла не только привести к распаду братской славянской страны, но и своим примером запустить аналогичные центробежные процессы в самой Югославии, состоявшей из шести национальных республик с очень непростыми взаимоотношениями в прошлом.

В целом можно резюмировать, что Тито не верил в успех пражских реформаторов и не хотел брать на себя ответственность за чехословацкий эксперимент, да еще и ценой охлаждения отношений со странами Варшавского договора.

Чехословацким газетам оставалось лишь писать о блестящих перспективах чехословацко-югославского экономического сотрудничества, хотя экономика Югославии была в кризисе (об этом, правда, в ЧССР старались не сообщать).

Зато о поддержке реформ вроде бы говорил опрос общественного мнения в самой Чехословакии, проведенный специалистами Академии наук после опубликования «2000 слов» и на фоне споров относительно учений «Шумава»^[722].

Однако полное доверие к КПЧ высказали лишь 11 % опрошенных (до января 1968 года – 6 %; опросы проводились и при «сталинисте» Новотном). Просто доверие – 40 % (17 % до 1968-го). 33 % и доверяли, и не доверяли одновременно (прежний показатель – 28 %). 12 % просто не доверяли компартии (28 %), в то время как 4 % не доверяли полностью (в 1967 году – 20 %). Доверие к КПЧ с конца 1967 года выросло у 53 % респондентов, снизилось – у 6 %, а 41 % своего мнения не изменил.

На вопрос «Является ли КПЧ политической силой, способной обеспечить развитие социализма и демократии?» утвердительно ответили лишь 52 % респондентов (27 % затруднились с ответом и 21 % ответили отрицательно) – и это было для реформаторов «тревожным звонком». Тем более что социализм как таковой поддержали 89 %, и лишь 5 % предпочли бы переход на капиталистический путь развития. Получалось, что половина тех, кто стоял за социализм, были тем не менее недовольны «реформаторской линией» КПЧ.

Но самым показательным результатом опроса было доверие граждан к тем или иным политикам в стране. 242 голоса респондентов получил Дубчек (первое место), 238 – президент Свобода. Это было нормально, если учесть, что именно эти два человека занимали самые высокие и выгодные с точки зрения «пиара» посты в стране. Но вот на третье место вышел Шик (94 голоса), за ним следовали два других ультрарадикала Цисарж (84 голоса) и Смрковский (79). Председатель правительства Черник – формально тоже реформатор, но, видимо, не очень радикальный в глазах творческой части населения, – удовольствовался лишь 47 голосами. За Черником шел Гольдштюкер (33 голоса), несомненно извлекший выгоду из направленной против него анонимки. Далее – Гусак (31 голос), который в то время слыл самым радикальным словацким реформатором.

Опрос говорил об одном: популярными в стране становились только те, о ком хорошо отзывались в газетах, на радио и телевидении. Шик, Смрковский, Цисарж это хорошо понимали и старались не сходить со страниц и телеэкранов. А обеспечить там свое присутствие можно было, только постоянно выдвигая все новые и новые «прогрессивные» идеи.

Между тем, еще 7 июля (до того как стало известно об отказе делегации КПЧ ехать в Варшаву) Политбюро ЦК КПСС утвердило новую информацию для партийных организаций КПСС о положении в Чехословакии. Там говорилось уже следующее: «…речь идет о судьбе Коммунистической партии Чехословакии, о судьбе социалистического строя в ЧССР. Сейчас, накануне внеочередного XIV съезда КПЧ, антисоциалистические силы стремятся создать в стране обстановку неуверенности и политической неустойчивости с тем, чтобы затруднить обстоятельную подготовку съезда партии, очернить всю деятельность КПЧ и всех ее работников, которые в течение десятков лет самоотверженно боролись против буржуазии, против фашизма, попытаться повлиять на состав делегатов съезда и будущего ЦК партии… Особенно тревожно, что эти действия находят поддержку среди некоторой части членов КПЧ и даже среди отдельных членов Центрального Комитета, которые все более открыто проводят ревизионистскую линию и тем самым расчищают дорогу антисоциалистическим силам, которые уже обнародовали свою политическую платформу – так называемый документ „Две тысячи слов“…

Советским коммунистам, всему нашему народу дороги доставшиеся тяжелой ценой социалистические завоевания чехословацкого народа. Нельзя допустить, чтобы эти завоевания были отняты контрреволюционерами, нельзя допустить, чтобы из мировой системы социализма было вырвано ее важное звено – социалистическая Чехословакия»^[723].

Важно отметить, что в этом документе по-прежнему не было поименной критики Дубчека или других чехословацких «реформаторов» из Президиума ЦК. Политбюро все еще надеялось, что Дубчек выполнит свои обязательства и прекратит процесс перманентного развала КПЧ.

Встречу в Варшаве 14 июля открыл хозяин – польский лидер Гомулка, предложив, по сути, всего один пункт повестки дня: «Оценка положения в Чехословакии».

Гомулка еще раз подтвердил правильность данной им еще в Дрездене оценки событий в ЧССР: «…события, перемены, происходившие там, носят антисоциалистический характер, содержат в себе элементы контрреволюции»^[724]. Теперь же, продолжил Гомулка, уже окончательно ясно, что в Чехословакии идет процесс превращения социалистического государства в «республику буржуазного типа», но пока этот процесс еще в «зачаточном состоянии». А вот процесс превращения КПЧ в социал-демократическую партию «продвинулся довольно далеко». Гомулка выразил возмущение настоящей травлей теперешнего состава ЦК КПЧ в чехословацкой прессе: «Как пишет нынешняя печать, лишь 40 человек, самое большее, могут войти в новый Центральный Комитет, остальных необходимо исключить. Убрать. Почему? Каким образом можно совместить это с той свободой, о которой они столько там говорят? Ведь „сталинисты“, о которых они столько говорят, молчат. Мало того, что они молчат, они голосуют за контрреволюционную программу. Неужели они не понимают, за что они отдают свой голос? Товарищи, там создалась обстановка политического и морального террора…»^[725].