2 апреля
Москва
Марина – Юле
Это очень сильная проза, Юленьк!
Горжусь тобой, снимаю шляпу.
От Лёни привет, он тоже впечатлен.
Приходим в себя, я вернулась из Новосибирска, Лёня – из Румынии, ездил с выставкой на книжный фестиваль, а на поэтическом слэме победил всех поэтов.
Сидим, друг другу поем былины о своих подвигах, измеряем давление.
Нина тоже у нас. Собирается солить капусту.
Давай-ка ты пошлешь рукопись рассказов на конкурс одного издательства?
Они обещают книгу издать победителям…
5 апреля
Бугрово
Юля – Марине
Марин, наверно я человек писем, а не рассказов. Я просто пишу вам письма, и этого мне достаточно. Все остальное вводит меня в какой-то ступор. Я не понимаю, кто это будет читать. А вам пишу на одном дыхании. В конце концов, для меня важнее, что я живу, что мои животные рядом, что я вам пишу. Ваше внимание мне дорого и ценно. Пусть у меня будет один читатель – вы. Пусть это будет несколько человек. А я буду писать вам.
Я, конечно, обязательно постараюсь что-то сделать. Но, наверное, я не писатель в каком-то серьезном глобальном смысле, а писатель писем.
6 апреля
Москва
Марина – Юле
Что я тебе скажу, Юлька, – рукопись у тебя, считай, готова. Только придумать другое название. «Весна волчицы» не катит. Название должно быть звучное, привлекательное, немного парадоксальное, был такой фильм «Лев зимой».
Чуешь парадокс?
Текст желательно слегка очистить от фраз, типа «мНЕ, НЕбиологу…» Кстати, впечатление такое, что ты именно биолог, и сейчас будут заметки натуралиста.
А хотелось бы предвкушать писателя.
А где волчонок? Что он тебя выбрал?
Где – что лисенка Васю ты в результате отнесешь в лес и отпустишь? Что всегда неминуемо предстоит расставание? Что исцеленные аисты потом поднимаются и улетают, сделав над тобою прощальный круг?
Где звездное небо над головой, а не только – нравственный закон внутри нас?
В том-то и сложность нашей работы, вечно приходится голову ломать – что сообщить: это или то. И надо ли? А может, обойдется?
Всегда перед нами выбор: что изложить реальное, а что – немного дожать, подкрутить, сконцентрировать, сконструировать хотя бы чуточку, чтоб не было уж совсем-то – «еду вижу…и пою…».
Это я тебе говорю, заслуженный акын Советского Союза.
Чтобы слышался гул судьбы – твоей, животных, от встречи – до взросления, до разлуки, до вечной любви, до Нового года… Да, можно продвигаться рассказами, а в конце устроить Новый год – там соберутся и те, кто ушел в Лес, и кого не стало, и кто, прирученный человеком, поселился в зоопарке, обзавелся семьей. Ведь этот материал есть у тебя, и он уже практически написан.
Теперь. К кому ты обращаешься – к гипотетическому читателю? Какая-то ассоциация с протянутой рукой, но протянутой настолько нерешительно, что не знаешь – пожимать ее в ответ или нет?
Книга! Понимаешь? КНИГА, она подразумевает прозаическое пространство.
Потом начало. Вспомни Мелвилла, Дефо, Свифта, Хэрриота, Даррелла, в конце концов. Герой должен оказаться «выпавшим из гнезда», чтобы начались его приключения.
Если б ты знала мое смешное положение – тебе советую, а у меня самой Лёня весь рассказ разбомбил.
– Острей, смешней, гротескней, интересней, прозрачней, легче, остроумней, в общем, гениальней, – он мне рекомендует. – Надо прорываться к себе сквозь скорлупу обыденности! Люди стоят у реки – спиной к тебе и говорят – нет, туда нельзя, мы все утонем. А кто-то протискивается сквозь их спины и идет по реке – по ней можно пройти, – важно заявляет он. – И там ждет тебя золотой саксофон.
Готовь, готовь рукопись, как говорил кэп Суер-Выер: «Делай, что хочешь, но только доведи наш корабль до острова Истины» – …но доведи свою рукопись до конкурса!
7 апреля
Бугрово
Юля – Марине
Дорогая Марина!
Не сплю и все проговариваю про себя это письмо, оно меня как-то захватило, поэтому решилась написать его вам. Письмо ленивого, или, можно сказать, самодостаточного или, скорее, самоуединенного Виктора Тоски (где слово «тоска», наверное, тоже имеет место), его лучезарному учителю Весли Джексону.
Иногда я думаю – почему люди пишут книги?
Книгу, мне кажется, надо делать, когда хочешь осчастливить или поддержать чем-то человечество, или ты чувствуешь, что из тебя прет и прет. Может, у меня ипохондрия, не знаю. Я с огромной любовью, на одном дыхании пишу вам – каждый раз, когда чувствую внутри порыв – донести, поделиться, передать эту свечечку. Своими письмами я не даю свечечке погаснуть, в них – мой небогатый дар, моя благодарность вам за все учение и обучение в этой жизни.
А ведь для книги надо что-то большее. Чего-то нагромождать, лепить. Искать какие-то смыслы, сюжетные ходы. Каждый мой день, вроде бы, одно и то же: совки, те же самые животные, и при этом я смотрю на них, я их вижу, я их глажу. Смотрю в глаза Ирмы, ладонью прикоснусь, прогуляюсь в лесу, и это наполненность, что ли, моей жизни. При возможном однообразии я нахожу какие-то затрагивающие меня – всякий день! – разные нюансы и отличия.
Не знаю, для кого писал Сароян, но он мне дорог. Люблю Хэрриота, хохочу с Дарреллом, очень люблю вас. Люблю свои письма, когда передан порыв, оп, и чиркнула спичка, схвачено, как Ирмин след в земле или на снегу. Или как след от лосиного копыта. Вмят, умят. Видно, что оставивший его лось – не первогодок.
А с книгой выходит у меня – как разжигание огня на сырых дровах. Кручу свою палочку, кручу, еле тлеет. Только поднесу огонек к сухой бересте зарождающихся как будто рассказов, и все гаснет. А начну письмо – и огонек, и смолистый треск – разожглось!
В общем, кто о чем, а мне лишь бы вообще ничего не делать. Это шутка, которой я выстилаю грустную правду. Может, я пока не готова к книге. А, может быть, через три дня пойдем с Ирмой на прогулку, или птица какая пролетит, и меня это удивит и затронет, и я напишу вам письмо, и вы, может быть, тихо улыбнетесь или ахнете.
9 апреля
Москва
Марина – Юле
Не знаешь, зачем пишутся книги?
Вот этот стих Марины Бородицкой окольными путями дает ответ на твой вопрос, волнующий каждого писателя, не тебя одну.
Чтобы голос подать, чтобы просто заговорить,
надо прежде связать одиннадцать грубых рубах:
босиком истоптать крапиву, вытянуть нить
и плести как кольчуги, нет, не за совесть – за страх.
Чтобы голос подать и спасти себя от костра,
надо диких одиннадцать птиц обратить в людей,
превратить их обратно в братьев, срок до утра,
и не тает в окошке живой сугроб лебедей.
Чтобы голос подать, чтобы всех – и себя – спасти,
надо крепко забыть два слова: «больно» и «тяжело»,
и топтать, и плести, и тянуть, и плести, плести…
И всегда у младшего вместо руки – крыло.
9 апреля