Кругом измена, трусость и обман. Подлинная история отречения Николая II - читать онлайн книгу. Автор: Петр Мультатули cтр.№ 84

В ответ А. И. Гучков сообщил, что обнародование манифеста невозможно, так как «Великий Князь Михаил Александрович, посоветовавшись с составом министров, вопреки моему мнению и мнению Милюкова, решил отказаться от престола. Предполагается одновременное обнародование как манифеста 2 марта, так и манифеста 3 марта — об отказе со стороны Михаила Александровича. Обнародование обоих манифестов произойдёт в течение предстоящей ночи» .

Поздно вечером 3 марта состоялся разговор по прямому проводу между А. С. Лукомским и М. В. Родзянко, в котором Лукомский передал председателю Государственной Думы настойчивое требование главнокомандующих «об опубликовании акта 2 марта, ибо слухи о нём проникли в ряды войск и населения, порождали недоумение и могли закончиться нежелательными проявлениями» .

Между тем от командующих армиями стали делаться интересные предложения, что следует делать далее с «манифестами». Так, командующий 3-й армией генерал от инфантерии Л. В. Леш рассуждал, что «раз манифест объявлен в некоторых местностях, то мне кажется, лучше его придерживаться» .

Командующий 10-й армией генерал от инфантерии В. Н. Горбатовский сообщал Алексееву в 19 часов 35 минут 3 марта: «Моё мнение таково: вторая половина манифеста о передачи престола Великому Князю Михаилу Александровичу не приведёт к успокоению страны. Наилучшим считал бы изменение второй половины манифеста с объявлением о переходе престола к Наследнику Цесаревичу Великому Князю Алексею Николаевичу, коему армия и народ присягали, и о назначении временно до его совершеннолетия регентом Великого Князя Николая Николаевича, как более популярного среди войск и народа» .

Не может не поражать, с какой лёгкостью рассуждали генералы о Высочайшем манифесте! Ведь речь шла о Высочайшей воле, которой следовало повиноваться. Разве можно себе представить, чтобы Императорский Указ или манифест мог бы ранее вызывать у кого-либо, тем более у людей военных, желание его изменить, исправить? Кого раньше интересовало бы мнение генералов, следует ли «придерживаться» Высочайшего манифеста или нет? Такие желания могли возникнуть только в том случае, если бы так называемый «манифест» был не проявлением Высочайшей воли, а плодом общего творчества, к которому Высочайшая воля не имела никакого отношения. Причём плод этот был рождён не без участия тех же военных. Ведь Горбатовский, по-существу, требует очередного «манифеста», и нет сомнений, что Ставка и Северный фронт могли бы очередной «манифест» породить.

Вопреки строгим запретам Ставки о недопустимости разглашения сведений о манифесте отдельные командующие, не в силах молчать перед вопрошающим давлением сотен тысяч людей, официально о нём объявляли. 4 марта начальник Одесского ВО генерал от инфантерии М. И. Эбелов сообщал телеграфом М. В. Алексееву, что «Наморси (вице-адмирал А. В. Колчак. — П. М.) объявил об отречении Государя Императора от престола и о том, что манифест по этому поводу по получении его будет немедленно обнародован. Исполняю данные мне указания, ни об отречении, ни манифеста не объявлять, впредь до получения особых указаний. Однако объявление Наморси вопреки запрещению может вызвать серьёзные недоразумения. Манифест ещё не получен» .

Итак, заметим, 4 марта командующий важным ВО ничего не знает ни о «манифесте» Государя, ни о «манифесте» Великого Князя Михаила Александровича. А ведь пошли вторые сутки со дня «акта величайшей государственной важности»!

Когда же военные круги стали узнавать об «отречении» Михаила Александровича, их недоумение и тревога стали возрастать. А. С. Лукомский по аппарату заявил генералу М. Ф. Квецинскому, что «манифест Великого Князя Михаила Александровича может быть апокрифичен» .

Только в 14 ч 43 мин 4 марта в Ставку пришла телеграмма А. И. Гучкова, извещающая, что оба манифеста «опубликованы четвёртого утром в номере 8 „Известий“» .

Кстати, интересно, что опубликовали «манифесты» не в «Вестнике Временного правительства», а в только что созданном печатном органе Исполкома. Это опубликование лишний раз демонстративно подчёркивало нелегитимность всего происходящего.

Причины странного затягивания заговорщиками издания манифеста будут непонятны без анализа того, что происходило с «манифестом», а вернее с его «призраком» в Петрограде 3–4 марта 1917 г.

А. А. Бубликов рассказывал, что когда А. И. Гучков приехал из Пскова в Петроград, то он отправился в мастерские Северо-Западных дорог, где зачитал рабочим «акт» об отречении Императора Николая II и затем воскликнул: «Да здравствует Император Михаил II!» Дальше, по Бубликову, рабочие от этого лозунга пришли в такую страшную ярость, что, «закрыв помещение мастерских, проявляли недвусмысленное намерение акт уничтожить, а Гучкова — линчевать». Такую реакцию рабочих нельзя не назвать странной, так же как и стремление Гучкова зачитать акт именно перед рабочими, а не перед руководством ВКГД. Рассказ Бубликова весьма сомнителен и призван объяснить, почему у Гучкова не было с собой «акта» об отречении. Бубликов пишет, что, пока его «агент» уговаривал рабочих отпустить Гучкова, другие «подчиненные» увезли «акт» «потихоньку с заднего крыльца, ко мне в министерство, и я хранил его у себя в кабинете» .

Совсем иную историю рассказывает Ю. В. Ломоносов. 3 марта Ломоносову сообщают, что А. И. Гучков выехал из Пскова, а текст отречения передается по телеграфу человеком Ю. В. Ломоносова, инспектором Н. В. Некрасовым.

Помощник начальника отделения управления генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего армиями Северного фронта подполковник Ф. А. Мороз в 04 ч 30 мин ночью со 2 на 3 марта зачем-то послал в Генеральный штаб следующую телеграмму: «Передаю текст Высочайшего Манифеста, изложенного в нижеследующей телеграмме на имя начальника штаба Верховного Главнокомандующего только для председателя Государственной думы Родзянко». В переданном проекте манифеста были опущены слова «Ставка. Начальнику Штаба». Заметим, что «манифест» был предназначен не для предания всенародной гласности, а только для Председателя Государственной думы.

Ю. В. Ломоносову поручили напечатать отречение в типографии министерства путей сообщения. Однако при этом текст отречения почему-то передавался по телеграфу не Ломоносову, а полковнику Н. С. Шихееву, начальнику тяги Северо-Западных железных дорог, причем зашифрованным военным кодом. Этот полковник был связующим звеном Ставки с Петроградом, что видно по постоянному упоминанию его имени в телеграфной переписке Ставки со штабом Северного фронта.

Ломоносов дозвонился до полковника, и тот заявил, что расшифровка займет два часа. Через два часа Н. С. Шихеев сообщил, что какая-то часть ещё не расшифрована и необходимо внести исправления ещё одной телеграммой (какие исправления могут быть в документе такой важности?), потом говорит, что телеграмма адресована не в Думу, а начальнику генерального штаба. В это же время полковник ведёт какие-то разговоры по телефону с Псковом. Ломоносов приказал отключить Шихееву телефоны и послал инженера Лобанова с солдатами, чтобы они забрали все копии текста отречения. В итоге текст отречения был забран от Шихеева и доставлен в Думу. Но Ломоносов, который должен печатать «манифест», его не получил, а кто получил — неизвестно.