История Французской революции - читать онлайн книгу. Автор: Франсуа Минье cтр.№ 26

Дюпор, человек умный, приобретший раннюю опытность в управлении политическими страстями в борьбе парламента с министерством, которой он отчасти руководил, знал, что народ тотчас успокоится, как только завоюет себе права, а что, успокоившись, он потеряет свою силу. Чтобы постоянно держать настороже тех, кто управлял Собранием, городом, милицией, чтобы не допускать замедления в общественном деле и не распускать народ, который мог еще ему понадобиться, он задумал и осуществил знаменитый союз клубов. Это учреждение, как все то, что сообщает сильное движение нации, имело как хорошие, так и худые стороны. Оно препятствовало законной власти, когда ее одной было бы достаточно, и оно же придало страшную энергию революции, когда, подвергаясь нападению со всех сторон, она могла спастись лишь ценой самых жестоких усилий. Впрочем, сами основатели не предвидели всех последствий этого союза клубов. Для них он был только рычагом, который мог безопасно сдерживать движение общественной машины или усиливать ход ее, когда она начнет останавливаться; они не думали, что этим учреждением они будут работать в пользу толпы. После вареннского бегства, когда крайняя народная партия сделалась слишком требовательной и слишком угрожающей, они оставили ее и оперлись против нее на большинство Собрания и на среднее сословие, которое после смерти Мирабо осталось без вождя. В это время им было необходимо скорее остановить конституционную революцию, так как продолжение ее неминуемо должно было привести к революции республиканской.

Большинство Собрания, как мы уже говорили, составляли люди со здравым, практическим и даже возвышенным умом; предводителями его были два человека, не принадлежавшие к третьему сословию, но принятые в него. Без аббата Сьейеса Учредительное собрание, быть может, было бы менее единодушно в своих действиях, а без Мирабо оно было бы менее энергично.

Сьейес был одним из тех людей, которые основывают секты в века энтузиазма и которые в век просвещения приобретают власть над толпой силой разума. Уединение и философские занятия рано заставили созреть его ум; его идеи были новы и сильны, но слишком систематичны. Общество было главным предметом его изучения; он следил за его ходом, разлагал его пружины; форма правления не столько казалась ему вопросом права, сколько вопросом времени. В его систематизирующем уме ясно отражалось все современное общество с его разделениями, с его отношениями, с правами и движениями. Холодный по природе, Сьейес обладал жаром, внушаемым стремлением к открытию истины, той страстью, которая пробуждается, когда верят, что открытие ее близко. В своих идеях он был самостоятелен и презрительно относился к чужим выводам, так как находил их неполными, а в его глазах полуистина была заблуждением. Противоречия его раздражали; он был малообщителен; он хотел бы высказаться вполне, но не перед всеми он мог это сделать. Его учение передавали другим его приверженцы, что придавало ему какую-то таинственность и делало его предметом в некотором роде культа. Он обладал тем авторитетом, который дает установившаяся политическая наука, и конституция могла бы выйти из его головы во всеоружии, как Минерва из головы Юпитера или как законодательство древних, если бы в наше время каждый не желал бы конкурировать в этом или прибавить что-нибудь со своей стороны. Тем не менее все планы его, за исключением незначительных изменений, были приняты вполне, и в комитетах у него было больше учеников, чем сотрудников.

Мирабо пользовался на трибуне таким же влиянием, каким Сьейес в комитетах. Этому человеку нужен был только случай, чтобы сделаться великим. В Риме, во время процветания республики, он был бы одним из Гракхов; во время его упадка — Катилиной; во время Фронды он был бы кардиналом Рецом, а в дряхлой монархии, где такой человек, как он, мог употребить свои огромные дарования лишь на агитацию, он сделался известным лишь необузданностью своих страстей, преследованиями со стороны власти, распутной жизнью и страданиями за нее. Мощные силы его искали деятельности, и революция дала ему ее. Привыкший к борьбе против деспотизма, раздраженный дворянством, которое оттолкнуло его от себя за его увлечения, ловкий, смелый, красноречивый, Мирабо чувствовал, что революция будет его делом и жизнью. Он отвечал главнейшим потребностям своего времени. Его мысли, голос, жесты — все это было как бы создано для трибуна. В минуты опасности он увлекался и этим подчинял себе все Собрание; остроумными переходами он умел прекращать затруднительные прения; одним словом обрывал честолюбцев, заставлял умолкнуть личную вражду, приводил в замешательство своих соперников. Этот могущественный смертный, чувствовавший себя легко среди волнений, то неудержимо страстный, то безыскусственно свободный, пользовался в Собрании как бы верховной властью. Он быстро приобрел огромную популярность, которую и сохранил до самой своей смерти. Человек, которого все чуждались при вступлении его в собрание Генеральных штатов, был погребен в Пантеоне, горячо оплакиваемый Собранием и всей Францией. Без революции Мирабо не исполнил бы своего назначения, так как недостаточно быть великим человеком — надо родиться вовремя.

Герцог Орлеанский, которому тоже приписывали отдельную партию, имел весьма незначительное влияние на Собрание; он вотировал с большинством, а не большинство с ним. Личная привязанность к нему некоторых членов, его имя, опасения двора, популярность, которой награждались некоторые его мнения, скорее надежды, чем заговоры, преувеличили его значение как крамольника. В нем не было не только достоинств, но и недостатков заговорщика. Быть может, он содействовал народному движению своими деньгами и своим именем, но это движение вспыхнуло бы одинаково и без его помощи, и цели этого движения не имели ничего общего с его возвышением. И до сих пор часто делают грубую ошибку, полагая, что величайшая из революций вызвана была какими-то темными и ничтожными происками, как будто в такое время целый народ мог служить орудием в руках одного человека.

Собрание сделалось всемогущим; муниципальная власть зависела от него; Национальная гвардия повиновалась ему. Оно было разделено на комитеты, чтобы облегчить свои труды и сделать их успешнее. Королевская власть, хотя еще и существовала по праву, была уже до некоторой степени уничтожена, так как ей не повиновались, и Собрание должно было заменить ее влияние своим собственным. Поэтому, кроме комитетов, которые были обременены подготовлениями к своим работам, пришлось назначить еще другие, которым был поручен надзор за общественными делами. Комитет продовольствия занимался доставлением съестных припасов, столь важным в неурожайный год; Комитет сношений вел переписку с муниципалитетом и с провинциями; Следственный комитет принимал доносы на заговорщиков, врагов 14 июля. Но главным предметом забот Собрания были финансы и конституция, — два вопроса, происшедшим кризисом отодвинутые было на задний план.

Удовлетворив неотложным нуждам казны, Собрание, хотя оно было в сущности полновластным, согласовалось в своих действиях со своими избирателями. Оно внесло в свои начинания систему, свободу суждений и широкие рамки, которые должны были обеспечить Франции конституцию, согласную со справедливостью и народными нуждами. Американские Соединенные Штаты, в момент получения ими независимости, освятили особой декларацией права человека и гражданина, и с этого начинают все. Каждый народ, выходя из зависимого положения, чувствует потребность, раньше, чем установить свое правительство, провозгласить свои права. Французы, бывшие свидетелями американской революции и участвовавшие теперь в своей, предложили подобную же декларацию как вступление в свое законодательство. Это предложение должно было встретить сочувствие Собрания, состоявшего из законодателей и философов, которых не ограничивали никакие пределы и которые были воспитаны и всегда руководились основными непреложными идеями восемнадцатого века. Хотя эта декларация содержала только общие принципы и ограничивалась только изложением в общих чертах того, что конституция должна была сделать законом, тем не менее она должна была возвысить дух граждан и пробудить в них чувство собственного достоинства, сознание своего значения. По предложению Лафайета Собрание уже приступило к этому вопросу, когда события в Париже и декреты 4 августа заставили прервать эту работу. Оно возобновило их потом и закончило, освятив принципы, послужившие скрижалью для нового закона и водворившие право во имя человечества ^[24].