Пленных погрузили в грузовую машину и привезли в немецкий госпиталь, расположенный в каком-то бывшем санатории. Сделав операции всем раненым и перевязки, разместили в маленьком домике при госпитале. Два человека еврейской национальности, как пишет Карякин, были изъяты из группы и якобы расстреляны. На другой день Зарубу и Новикова отвезли на легковой автомашине в симферопольскую тюрьму и также поместили в отдельный домик, где они вместе пролежали около месяца.
О судьбе комиссара 109-й стрелковой дивизии бригадного комиссара А. Д. Хацкевича Заруба пишет так:
«Я помню, когда в госпитале в Ялте нам делали операции, то нас поместили в отдельное помещение во дворе, а их, его и комиссара, отдельно. На второй день Новикова и меня отвезли в симферопольскую тюрьму, а того нет. Новиков потом мне сказал, что он был тяжело ранен и оставлен в палате»
[269].
По сведениям Зарубы, «Новикова возили в Севастополь к Манштейну. На мой вопрос зачем? Он мне рассказал, что с ним разговаривал фельдмаршал Манштейн. Интересовался, как себя чувствую, не обижают ли, почему не в форме. Приказал одеть в форму, расхваливал доблесть и геройство наших солдат. Предлагал работать на них. Я сказал: „Я солдат и останусь верным присяге и Родине до конца. А за похвалу спасибо“»
[270].
Генерал Новиков погиб в 1944 году в немецком концлагере Флессенбург. Так трагично закончилась попытка эвакуации последнего руководителя героической обороны Севастополя.
Но вернемся к событиям ночи с 1 на 2 июля у рейдового причала и берега 35-й батареи. Как уже отмечалось в приведенном боевом донесении командира БТЩ «Защитник», оба тральщика подошли к рейдовому причалу в 01.15 1 июля и легли в дрейф недалеко от него. Вслед прибыли 7 сторожевых катеров капитан-лейтенанта Глухова. Сам Глухов на СКА-029 пошел в бухту Казачью (видимо, согласно указанию Октябрьского для снятия партактива города), а остальные шесть катеров начали совместную работу по снятию людей с причала и позже с берега (кроме СКА-0112 и СКА-0124, которые имели задание по эвакуации Новикова и его штаба. — Авт.). Эту работу выполняли СКА-046 и СКА-028, которые сделали по несколько рейсов
[271]. Остальные катера ходили малыми ходами недалеко от рейдового причала и принимали людей с воды. СКА-0112 после принятия генерала Новикова с его штабом и СКА-0124, где командиром был лейтенант В. Климов и на борту находился командир 4-го дивизиона сторожевых катеров капитан-лейтенант А. Захаров, а также СКА-028, после принятия людей ушли, как отмечалось одним отрядом.
Что же происходило внутри 35-й береговой батареи после ухода из нее генерала Новикова и его штаба на 2 июля? Об основных событиях, происходящих в те часы, рассказывают непосредственные свидетели, члены морской оперативной группы старший лейтенант Линчик, капитан-лейтенант Островский и старший лейтенант Гусаров.
«После окончания распределения начсостава по кораблям, — рассказывал Линчик, — я по-прежнему находился в помещении столовой батареи, битком набитой командирами. Время шло к полуночи, когда кто-то принес неприятную весть о том, что под тяжестью людей обвалился рейдовый причал. Подробностей не передавали, но стало ясно, что наш план эвакуации комсостава через причал потерпел крах. Что делать дальше, не было никакой ясности. Но вот появился Ильичев и подтвердил, что обвалился не весь причал, а только одна его секция. Но так как на причале и возле него находилась огромная масса неуправляемых военных и гражданских людей, то посадка на катера в такой обстановке невозможна. Единственный выход из создавшегося критического положения — выходить подземным ходом на скалистый берег под 35-й батареей, вызвать сигнальным фонарем к берегу сторожевые катера и произвести посадку командиров в таких сложных условиях. Это единственная возможность, чтобы выполнить задание командования СОРа по эвакуации начсостава. Ильичев скомандовал и мы пошли за ним. Впереди нас и позади шли нескончаемым потоком командиры всех рангов от полковников до майоров, политруки, комиссары. Все они еще надеялись, что наша опергруппа все же организует их отправку на Большую землю.
Списки на посадку теперь были не нужны. Вышли на берег. Ночь была не темной, как-то светло было (появился серп луны. — Авт). Недалеко от нас метрах в семидесяти слева просматривался силуэт рейдового причала с частью обрушенного настила причала. Возле причала в воде барахтались или плыли люди. Пройти к причалу с нашего места — подземного выхода на берег батареи из-за крутой стены, уходящей в море, было нельзя. На берегу к нам присоединился Островский с сигнальным фонарем Ратьера. Стали ждать прихода тральщиков и катеров»
[272].
Б. Д. Островский говорил автору, что около 24.00 1 июля по согласованию с армейским командованием и Ильичевым была подорвана электростанция батареи, и она перешла на аккумуляторное освещение. По письму Гусарова, свет погас в 23.45. Фактически дизель-генератор вывели из строя путем заклинивания после выпуска масла и воды
[273].
«Мы перед этим, рассказывал Островский, по указанию Ильичева передали на ЗБФКП в Туапсе, что связь кончаем, так как ожидаем подхода кораблей и после передачи этого донесения доложили Ильичеву»
[274].
Помимо последнего донесения из Севастополя такое же примерно по смыслу сообщение самостоятельно от себя дал радист морской опергруппы из радиорубки 35-й батареи краснофлотец Г. Дудка. Об этом эпизоде написал мичман И. А. Ткаченко — старший смены радистов на ЗБФКП в Туапсе, в то время дежуривший на вахте. Ткаченко пояснил, что еще раньше при своем отъезде из Севастополя они с Дудкой договорились, что в самый критический момент по особому коду между ними и интонации будут приглашать друг друга на связь.
«В один из таких дней меня вызвал Дудка. Мы сразу узнали друг друга. Он передал: „Наше дело плохо. Сворачиваемся. Прощайте, товарищи“. Еще сутки мы несли дублирующие вахты Севастополя. Потом по указанию командования вахту с Севастополем закрыли»
[275].
В то время как Ильичев, Линчик и Островский, находясь на берегу под 35-й батареей с многочисленными командирами вокруг них, ожидали прихода кораблей, старший лейтенант Гусаров в шифрпосту в связи с тем, что погас свет, уже при свечах обрабатывал последнюю шифровку из Новороссийска от Октябрьского. Получив по телефону от заместителя Новикова сообщение, что Новиков уже на причале, и указание насчет шифрдокументов, здесь же в шифрпосту сожгли все шифрдокументы, предварительно облив их бензином. О том, что опергруппа находится рядом на берегу под 35-й батареей с комсоставом, Гусаров наверняка не знал, а Ильичев в спешке об изменившихся планах места посадки комсостава не предупредил его, и поэтому он со своими старшинами попытался выйти наверх через левый КДП. Но дверь была закрыта и находилась под охраной с обратной стороны. В то же время подход к этой броневой двери был забит ранеными и не ранеными. После начавшегося подрыва батареи, минут через двадцать, вспоминает Гусаров, когда наверху все горело, по трапу сверху из батареи спустился в сопровождении двух автоматчиков обожженный полковник, который, подойдя к двери, постучал и назвал свою фамилию. Постовой краснофлотец с автоматом открыл дверь, и тогда вслед за полковником наверх вышли все. Находясь на берегу, Гусаров увидел, что уже шла посадка на корабли с причала. По времени это было больше часа ночи. Здесь же на берегу он встретил много знакомых командиров из политуправления и разведотдела флота и СОРа. На его вопрос, почему они не эвакуировались, ответили, что на катера могли попасть только раненые, а они остаются на защите батареи, чтобы ночью, когда придут еще корабли, они уйдут на Большую землю. Гусаров им ответил, что корабли не придут, связи больше нет, документы шифрсвязи уничтожены. Тогда командиры предложили вариант прорыва в горы и рассказали, что один отряд в 100 человек прорвался в горы и ушел к партизанам, а второй попал в засаду румын и был уничтожен, возвратилось всего три человека. Гусаров предложил им теперь плыть в море к кораблям, но они не согласились. А с пришедших тральщиков, вспоминает политрук Г. П. Куриленко из 3-го полка морской пехоты, в мегафон кричали: «Кто может, плывите к нам»
[276].