Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны (1908-1914) - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Лунева cтр.№ 25

23 сентября (6 октября) Чарыков представил на доклад царю проект договора с Турцией, состоявший из четырех пунктов ^[236]. Он предлагал, чтобы обе державы на грядущей конференции по пересмотру Берлинского трактата выступили совместно в защиту обоюдных интересов. Петербург готов был поддержать целый ряд пожеланий Османской империи, включая отмену капитуляций и остатков причитавшейся России контрибуции. Турецкое правительство со своей стороны должно было взять обязательство: не возражать против превращения Болгарии в независимое королевство; в случае согласия держав не отвергать открытия Проливов для военных судов России и других черноморских стран при соблюдении абсолютной безопасности турецкой территории и сооружений по соседству с Проливами. Николай II одобрил замысел Чарыкова.

26 сентября (9 октября) турецкое правительство решило не выступать против предложения России и просило Петербург добыть поддержку этого соглашения со стороны Англии и Франции на конференции. «Против нашей формулы о проливах Турция не возражает», — докладывал Чарыков Столыпину ^[237]. На самом деле Порта также не хотела поддерживать русское предложение, особенно в отношении Проливов, поэтому сразу сообщила о нем Англии и Германии, рассчитывая на их содействие. Посол в Стамбуле И. А. Зиновьев верно оценивал ситуацию, когда писал: «Настоящее турецкое правительство не особенно расположено к разрешению вопроса о Проливах в желательном для России смысле» ^[238].

В Берлине внимательно следили за развитием событий. 19 октября (1 ноября) германский посол в Петербурге А. Пурталес посетил Извольского, и они обсуждали предстоящую конференцию. Посол объяснил Извольскому мотивы германской политики, припомнив Русско-японскую войну, когда Германия, по его словам, одна из всех европейских государств, подвергая себя опасности осложнений с Японией, поддержала Россию.

Вместо благодарности русское правительство примкнуло к двойственному соглашению Франции и Англии, все более явно становясь на сторону группы держав, враждебных Германии. Кульминационным пунктом этой политики явилась Альхесирасская конференция, где Россия открыто высказалась против Германии.

Затем последовало Ревельское свидание российского и британского монархов, которое печать и общественное мнение признали событием первостепенной важности в укреплении дружбы с Англией. Подобная перегруппировка держав вынудила Германию более, чем когда-либо, сблизиться с Австро-Венгрией и принять за основание своей политики полнейшую солидарность во всех вопросах с Габсбургской монархией. Вот почему в настоящем вопросе берлинский кабинет безусловно поддерживает точку зрения Австро-Венгрии и не может принять ничего такого, что было бы истолковано в Вене как давление на австро-венгерскую политику ^[239].

Извольский прекрасно знал, что Германия в Боснийском кризисе будет действовать заодно с Австро-Венгрией. Еще в 1907 г., во время свидания российского и германского императоров в Свинемюнде, Извольский беседовал с Бюловом. Министр ознакомил Бюлова с австрийско-российским проектом реформ в Македонии, сказав ему, что «нами и венским кабинетом почти установлен текст проекта судебных реформ в трех вилайетах, который будет в самом непродолжительном времени передан русскими и австрийскими послами в Константинополе представителям других держав». Князь Бюлов пообещал Извольскому, что «сообразно с принятым им общим правилом, раз в этом вопросе мы будем действовать в полном согласии с Австро-Венгрией, он заранее обещает нам энергичное свое содействие в Константинополе» ^[240].

Германия была заинтересована в том, чтобы отказ пришел в Петербург именно из Лондона, что ослабило бы только что достигнутое Тройственное согласие. «Извольский считал себя очень умным, — писал рейхсканцлер Б. Бюлов. — В боснийском вопросе Извольский делал ошибку за ошибкой. Грубой ошибкой было то, что 15 сентября 1908 г. в Бухлау он не спросил Эренталя прямо и без обиняков, когда и в какой форме он намеревается предпринять аннексию Боснии и Герцеговины. Дальнейшей ошибкой было то, что, когда Эренталь поразил его аннексией, он не вернулся в Петербург, чтобы перед Думой и царем мужественно защищать свою политику. Вместо этого он комичным образом объездил все европейские столицы» ^[241]. В довершение всех бед Извольский был дезавуирован собственным правительством. Положение министра иностранных дел осложнялось разногласиями в правительстве и протестом буржуазно-помещичьих кругов против осуществленной Австро-Венгрией аннексии. «Столыпина не интересовали Проливы, — писал А. Тэйлор, — зато его очень беспокоили настроения славян; он пригрозил отставкой, и Николаю II пришлось сделать вид, будто ему ничего не было известно о планах Извольского» ^[242].

25 октября (7 ноября) состоялось заседание Совета министров. Столыпин критиковал МИД за то, что в столь важном вопросе внешней политики Извольский действовал за спиной правительства. Участники заседания пришли к тому, чтобы продолжать разговоры о конференции, по возможности избегая ее, или, как предложил государственный контролер П. А. Харитонов, «не соглашаться на аннексию, как этого требует русское общественное мнение. Лучше дело длить и вести взатяжку» ^[243]. Выступление Извольского в Думе признали пока несвоевременным и требующим основательной подготовки. Столыпин также отметил, что к таким выступлениям «надо прибегать, когда они обещают успех внешней политики» ^[244]. В итоге идея конференции без обсуждения проблемы Проливов утратила смысл и для самого Извольского. Дальнейшие международные события, поставившие монархию Габсбургов и Сербию на грань войны, отодвинули на время проблему Проливов.

В самый разгар кризиса российские военные агенты активно работали в Турции. 15 (28) ноября 1908 г. в управление генерал-квартирмейстера Генерального штаба пришел рапорт, что две недели тому назад были произведены стрельбы из дарданелльских укреплений. «15 ноября проводились стрельбы по 14 укреплениям Проливами. Всего было выпущено 276 выстрелов по неподвижным целям, равно как по движущимся на буксире. Ночная стрельба проводилась по неподвижной цели, освещаемой прожекторами, результаты стрельбы были признаны блестящими», — доносил полковник Хольмсиев ^[245].